Или все же я подыскиваю ему оправдания?
Мне известно, что совсем скоро Курт в Австрии будет уже не один. Да, у него есть планы уехать, но не в Израиль. Нет, его влечет к себе старый враг.
Могу только представить себе, что в 1950 году, когда бабушка и дедушка воссоединились с Куртом в Австрии, радость, что они дома, перемежалась смятением от того, что вернулись они туда, откуда когда-то бежали. Нельзя сказать, что это был мощный поток; очень немногие из евреев, живших в Инсбруке до войны, решили вернуться назад. Те, кто поступал так, сталкивались с непониманием остававшихся. Чего ради возвращаться в страну, где с тобой так плохо обходились, к людям, которые лишили тебя всего, и, вполне возможно, натолкнуться на недоброжелательность местных, особенно тех, кто обогатился на реституциях?
48. Курт, Эдит и Гуго в 1950-х гг., после возвращения в Австрию
Но ведь речь шла о Тироле. Тамошние горы, пейзажи, культура были очень важны для Гуго и, может быть, лишь чуть меньше – для Эдит. У меня есть очень милая фотография, где они сняты втроем на прогулке в горах Инсбрука. Это не настоящий турпоход: Гуго и Курт в костюмах и при галстуках, а Эдит – в юбке, жакете и маленькой белой блузке. В особенности мне нравится, что расположились они точно так же, треугольником, как Гуго со своими товарищами на снимке, сделанном в горах во времена Первой мировой войны. Теперь поразительно красивый Курт сидит слева, сияющая Эдит – в середине, а Гуго – справа.
Гуго не скрывал своей радости от возвращения в Тироль. Теперь в Инсбруке семья могла поселиться в квартире на Андреас-Гофер-штрассе, даже притом что продолжались судебные разбирательства относительно виллы Шиндлеров, где теперь размещались французские оккупационные власти. Даже если бы обстановка опять усложнилась, Шиндлеры знали, что не попадут в западню: теперь они были британскими подданными, а значит, выход у них был всегда. А когда бизнес Шиндлеров восстановился, Гуго снова стал ответственным человеком – ведь кафе нужно было управлять.
49. Универмаг Kaufhaus Kraus (ранее принадлежавший евреям универмаг «Бауэр и Шварц»), закрытый после серьезных разрушений от бомб. Кафе «У Гебля» (ранее кафе «У Шиндлеров») тоже пострадало от бомбежек
Гуго отремонтировал здание, поврежденное сопротивлением и бомбами союзников, и кафе «У Шиндлеров» в 1950 году возобновило свою работу. Снова, несмотря на непростую экономическую обстановку в послевоенной стране, Гуго постелил красную дорожку для усталого послевоенного поколения, желавшего изжить травму очередной самоубийственной войны. Эдит не сиделось на месте, и она снова стала ездить в долгие путешествия, причем нередко в США.
В то же время мюнхенский суд снова попробовал разыскать Гебля, владевшего кафе в военные годы, и не потому, что хотел порадовать Шиндлеров, а по подозрению, что он имел отношение к уничтожению евреев. В конце концов с помощью австрийской полиции суд пришел к заключению, что доказательств этого нет; но зато была доказана причастность Гебля к убийству в 1940 году доктора Рихарде Штейдле, бывшего руководителя австрийского «Хеймвера».
Антинацистски настроенного Штейдле вместе с сыном, Отмаром, интернировали как политических преступников и отправили в концентрационный лагерь Бухенвальд. Из разговора с Геблем, когда нацисты якобы сказали Отмару: «Один из вас, свиней, живым домой не вернется, я это обещаю», получалось, что Гебль вроде бы косвенно был причастен к тому, что произошло потом. Отмара перевели в другой лагерь, где он остался в живых и после войны сумел дать показания; а вот отцу, как говорили свидетели, приказали идти к забору и убили выстрелом в спину. Однако Отмара при этом не было, да и свидетели были не слишком уверены в своих словах, поэтому слушания временно прекратились.
Просматривая показания, я не могла не признать, что свидетельства против Гебля не так уж и сильны. И мне кажется, что это, так сказать, не его почерк. Коварный, хитрый, продажный приспособленец – это да. Но хладнокровный убийца?
Однако 24 марта 1950 года Гебль восстал из мертвых и явился в полицию Мюнхена. Для некоторых нацистов, находившихся в бегах, климат стал лучше. Гебль знал, что западногерманский закон об иммунитете (Straffreiheitsgesetz), вступивший в действие 1 января 1950 года, обещал с определенными оговорками амнистию тем, кто совершил преступления, каравшиеся заключением на срок от шести месяцев до года. Для Гебля это был пропуск на выход из тюрьмы, по крайней мере в Германии. Баварский государственный обвинитель прекратил все судебные преследования против него.
Гебль стряхивал с себя ворох обвинений, а вот его приятеля Франца Гофера так и не освободили от смертного приговора, вынесенного в его отсутствие; кроме того, он выступал ответчиком в деле по реституции виллы Шиндлеров, и, если верить австрийским властям, его нигде не могли разыскать. Правда, они не очень-то и старались. Только один человек – мой отец – обнаружил его. И вот он решился на вторую встречу с гауляйтером, которая оказалась еще более странной, чем первая, когда он был двенадцатилетним мальчиком.
Курт с удовольствием и не один раз рассказывал об этом. По его версии, он решил взять все в свои руки и выследить беглеца, – понятия не имею, знали ли об этом Гуго и Эдит. Думаю, вряд ли. Дела между бывшим гауляйтером и Шиндлерами еще не были закончены. Я представляю себе, как Курт рано утром за рулем машины выехал из Инсбрука. Поездка обещала быть долгой. Пока еще существовали ограничения на бензин, ему было непросто раздобыть топливо в количестве, достаточном для 750 километров, не говоря уже об обратном пути.
Не знаю, каким образом Курт нашел адрес Гофера. Подозреваю, что не обошлось без подкупа кого-то в Инсбруке: немало местных поддерживали тайные контакты с нацистами. Так или иначе, Курт обнаружил, что Гофер проживал на севере Германии, в городе Мюльхейм-ан-дер-Рур.
Теперь, через восемь лет после 1938 года, они поменялись ролями, и незваным гостем в дверь постучал уже Курт. Может быть, отец выдумал всю эту историю, но кажется все же, что нет. Теперь я уже понимаю, когда Курт говорил правду: обычно он строил свои рассказы на фундаменте истины, но приспосабливал их к цели, которую преследовал в тот или иной момент. А здесь мотив у него был один: радость от того, что он рассказывает и пересказывает этот эпизод своим детям. О той встрече нет ни одного письменного свидетельства, но подробности я помню хорошо именно потому, что часто слышала их от Курта, а все остальное легко додумать.
Дом Гофера, Мюльхейм-ан-дер-Рур, Германия, 1950 год
