я. — Но должен предупредить: вам придется крепко собраться с мыслями. Прямо на сегодня назначен трибунал по поводу ваших методов лечения. — Договорив, я заметила, что он вспомнил об этом, кивнул, соглашаясь. — Вас попросят загипнотизировать человека по имени Аристид Артопулос. Настоятельно советую пересмотреть в мыслях историю ваших отношений. — Бальтазар кивнул: в голове у него начали всплывать воспоминания об Артопулосе. — Ни в коем случае не смотрите ему в глаза, в противном случае он перейдет в ваше тело. А вам, уж поверьте, этого совсем не нужно.
Обмен рукопожатиями с Бальтазаром, содрогание при мысли о том, что может произойти. О том, что весь план его порушен, Артопулос догадается мгновенно. Наша дружба, уж какая бы там ни была, в это мгновение будет убита и похоронена. Артопулос направит имеющиеся в его руках почти безграничные ресурсы на то, чтобы выследить меня, только на сей раз не будет ни пощады, ни сообщничества. А значит, мне нужно исчезнуть. Перед Артопулосом у меня единственное преимущество: он не знает, как я выгляжу. Ему придется довольствоваться описанием: молодая женщина азиатской внешности, с непонятным иностранным акцентом, — если он проведет тщательное расследование, возможно, узнает и имя. Итак, из лечебницы Вильжюиф я бежала в чем была. Села на пригородный поезд до центра Парижа, отправилась в швейное ателье в квартале искусств и ремесел — его содержала семья вьетнамцев, которую я знала с детства. Я знала: они меня не выгонят. У них и оставалась до конца войны. Документы свои сожгла, взяла фамилию Блан. С тех пор жила, скрываясь.
Увы, тому, что пл ан провала для себя Мадлен в обличье Бальтазара, сбыться оказалось не суждено. Через две недели его убили в собственной постели. Газеты писали, что, когда его обнаружила квартирная хозяйка, он был мертв уже двое суток. Глаза оказались вырезаны. У Артопулоса было железное алиби: он по-прежнему находился в клинике, лечился от последствий контузии. Как и в случае с Эдмондой и Люсьеном, он заказал убийство Бальтазара, — вероятно, непосредственным исполнителем стал Ренан, лакей из Бодлеровского общества, а возможно, другой его сообщник. Символический жест — вырезанные глаза, — разумеется, предназначался исключительно для меня. Тем самым он не просто демонстрировал свою мощь, я усмотрела в этом некий зловещий посул. Отныне ценою моей свободы станет мучительная гибель ни в чем не повинных людей.
В обычных обстоятельствах такое убийство вызвало бы в Париже скандал. Но беспрестанная бойня, не прекращавшаяся всего в дне пути от Парижа, сделала его жителей нечувствительными к отдельным проявлениям жестокости. Смерть Бальтазара быстро забылась. Его похоронили вместе с Эдмондой и Люсьеном в склепе Бодлеровского общества на Монпарнасском кладбище — да, именно там, где нам с тобой суждено было встретиться двадцать три года спустя. Не каждый день доводится человеку поучаствовать в собственных похоронах. Церемония была скромная и прошла в дождливое утро. Я стояла за спинами небольшой группы собравшихся, скрыв лицо под вуалью. На похороны собралась всего-то дюжина человек, и я узнала их всех: пациенты Бальтазара, тоже состоявшие в Бодлеровском обществе. Был, разумеется, и Артопулос, сидел рядом с могилой в инвалидном кресле, которое прикатил Ренан. Он все изображал судороги от контузии, хотя — я это заметила — они сделались слабее, он явно симулировал постепенное выздоровление. Рядом с ним стояла женщина яркой внешности, с квадратным подбородком — раньше я ее никогда не видела. Впоследствии выяснила, что имя ее Габриэль Шанель, но она более известна как Коко.
Незадолго до Рождества тысяча девятьсот двадцатого года я заметила Ренана в толпе на рынке Сен-Кантэн. Взгляды наши ненадолго пересеклись, потом мне удалось скрыться. По счастью, покупателей по случаю Рождества была уйма, и мне удалось ускользнуть — нагнать меня он не смог. На этот рынок я ходила за покупками с самого дня побега из лечебницы, зная, что Ренан покупает провизию для Артопулоса и Бодлеровского общества на рынке на площади Мобера на другом берегу Сены. Я много месяцев не могла оправиться от потрясения. Была уверена, что Ренан пришел специально и разыскивал меня. С тех пор я на Сен-Кантэн больше не появлялась.
Кроме прочего, меня мучил страх, что я подвергаю опасности и тех, кто мне близок; поэтому решила расстаться с семейством, в котором жила, и исчезнуть окончательно. Перешла на подпольное существование — так и до меня жили многие поколения парижских парий. Более двадцати детдомом мне служили лабиринты каменоломен, канализационных труб, туннелей и катакомб под городом — иной Париж, отражение того, что сверху. Войти в эти подземелья несложно: нужно лишь обзавестись ремнем с пряжкой, с помощью которой можно поднимать решетки над спусками, а также картой лабиринта древних известняковых каменоломен и заброшенных туннелей метро. Тут сухо, просторно и довольно тепло — отличные места для жизни. Я обитала в нескольких, всякий раз снимаясь с места, когда убежище мое обнаруживали другие подземные обитатели или когда наверху начиналось строительство и жить делалось небезопасно.
Следующие несколько лет я провела в каменоломне под Монпарнасским кладбищем — выпускная решетка находилась совсем рядом со склепом Бодлеровского общества. В каменоломню вела железная лестница. Каждый день ближе к закрытию я приходила постоять у могилы Бодлера, пока сторож не начинал свистеть в свисток. Стояла я там и когда мы встретились. Убедившись, что меня не видят, я спряталась между надгробиями и выждала, пока сторож запер все ворота и вернулся в сторожку. Удостоверившись, что осталась одна, я вытащила пряжку, подняла решетку и проскользнула к себе. За стенами кладбища были и другие решетки, я порой пользовалась одной из них, если по той или иной причине не была уверена, что на кладбище одна, но они выходили на улицы, ими можно было пользоваться лишь глухой ночью, да и тогда, поскольку вокруг бродили бездомные и подметальщики, я каждый раз рисковала.
Самым, безусловно, радостным событием этой моей жизни стала новая встреча с тобой, Коаху, и наша новая любовь. Я никогда не теряла надежды, что мы так или иначе сумеем воссоединиться. Я никогда не утрачивала веры, что твои кошмары так или иначе приведут тебя ко мне. Я дожидалась, точно паук в темном углу. И моя вера в тебя себя оправдала. Ты вернулся ко мне, пусть и сам того не ведая. Некая часть твоей души выискивала меня — ведь больше такое объяснить решительно нечем. И хотя с этими твоими очечками и смешными усами ты выглядишь совсем иначе, дух Коаху в тебе живет, как прежде.
Все это время я пристально следила за Артопулосом и
