Переходы
Алекс Ландрагин
Если жить суждено тебе, лучше семь раз родиться.
Аттила Йожеф
ПРЕДИСЛОВИЕ
Этой книги я не писал. Она мною украдена.
Несколько лет тому назад в мою мастерскую на улице Бернардинцев зашла известная любительница и собирательница книг Битти Эллингем. Она попросила переплести разрозненную рукопись, которую описала как гордость своей коллекции. Сроки и цену она оставляла на мое усмотрение, однако выдвинула одно условие, с каковым я согласился: мне не дозволялось знакомиться с текстом. Рукопись она полагала бесценной, и переплести я ее должен был соответственно. Мы порешили на том, что переплет будет в так называемом косвеевом стиле, с дублюрами и обводкой жемчугом — материалы должна была предоставить заказчица.
Битти Эллингем я знал всю свою жизнь. Она из филадельфийских Эллингемов. Вышла за бельгийского аристократа, однако, рано овдовев, вновь взяла девичью фамилию и больше в брак не вступала. Жила между квартирой на бульваре Оссмана и своим поместьем в Бельгии. Между собой мы с женой приязненно именовали ее Баронессой, притом что держалась она всегда без малейшей церемонности или чванства. Баронесса была старейшей и самой преданной моей клиенткой — и клиенткой моего отца до того, как я унаследовал переплетную мастерскую. Посвятив коллекционированию долгие годы, она собрала одну из лучших в мире библиотек, посвященных Шарлю Бодлеру. Была она не просто собирательницей: даже слово «библиофил» не воздает ей должного. Речь идет об одержимости. К своим книгам она относилась с тем же трепетным обожанием, с каким иные представители ее класса относятся к лошадям или винам. Переплеты имели для нее не меньшую важность, чем содержание. Работу переплетчика она считала искусством, а самого мастера мнила едва ли не ровней писателю. Добротно сделанный продуманный переплет, любила она повторять, — это лучший комплимент для книги. Желая сделать заказ, Баронесса лично приходила ко мне в мастерскую и заинтересованно следила за процессом, хотя и не вмешивалась. Ей доставляло особое удовольствие присутствовать при том, как в редкостную книгу вдыхают вторую жизнь, даруя ей столь же редкостный переплет. И поскольку личное собрание Баронессы предназначалось лишь для ее собственных услад, а состояние у нее было неисчерпаемое, она любила потворствовать своим прихотям, доходя до самых пределов, обозначенных законом, а порой и переступая их. Мне довелось переплести для нее редкое арабское издание «Парижского сплина» в кожу черной пантеры, а первое издание «Цветов зла» — в тюленью кожу со вставками из водяного питона.
Через три дня после посещения Баронессы молодой человек на мотороллере доставил мне рукопись. Он не снял шлема, который заглушал его голос и скрывал лицо. Передал мне пакете рукописью и кожу на переплет. Я тут же поместил пакет в сейф у себя над мастерской.
Начало работы над переплетом связано с принятием множества решений, которые отнюдь не сводятся к выбору переплетного материала. Вставки, накладки, позолота, тиснение, прошивка, штампы, форзацы, экслибрисы, картон, фронтиспис, уголки, каптал, клей, связующие, мраморирование, футляр, титул — все эти подробности Баронесса, при всем ее ко мне доверии, имела привычку обсуждать до начала работы. В тот вечер я вскрыл пакет и осмотрел содержимое. Из черного бархатного кошелька выкатились семь сияющих жемчужин. Приложенная кожа была выкрашена в коралловый цвет. Миниатюра на слоновой кости представляла собой не портрет, что является обычным для косве-ева стиля, а стилизованное изображение открытого глаза, выполненное черной тушью. Наконец я взял в руки и саму рукопись. Несмотря на однозначное указание владелицы не читать, даже самый совестливый переплетчик не в состоянии избежать того, что на глаза ему попадутся отдельные слова или фразы. В данном случае я сразу увидел заголовок: «Переходы». Далее шел длинный ряд чисел, тоже написанных от руки, судя по всему, с содержанием рукописи не связанных. Сама рукопись, насколько я понял, состояла из трех отдельных документов, написанных по-французски, притом один из них был значительно старше двух других и выдавал иную руку. Судя по всему, жизнь рукописи была отнюдь не безоблачной: на многих страницах имелись заломы, складки или следы влаги, бумага пожелтела и испускала шоколадно-ореховый аромат, какой исходит от старой бумаги на стадии распада.
Позвонить Баронессе я собрался лишь через неделю — несколько позже обычного, а когда наконец позвонил, то услышал на другом конце провода незнакомый мне мужской голос, который сообщил, что она недавно скончалась, мирно, во сне. Я справился насчет похорон и получил ответ, что они состоялись накануне в ее бельгийском поместье. Новости так меня поразили, что я забыл спросить, как распорядиться рукописью.
Круг собирателей книг достаточно узок, новости его облетают быстро. Два дня спустя, прогуливаясь по набережной Турнель, я встретил Моргану Рамбуйе, букинистку из тех, что торгуют на берегах Сены: она специализируется на романах девятнадцатого века, и мне было известно, что Баронесса ее постоянная клиентка. Рамбуйе была вне себя от волнения. Она сообщила, что баронесса скончалась отнюдь не во сне. Ее убили, более того, тело обнаружили без глазных яблок. При этих словах я содрогнулся, вспомнив миниатюру на слоновой кости, переданную мне вместе с рукописью полторы недели назад. Я поспешил домой, чтобы ознакомиться с подробностями происшествия в Сети. Некролог в «Монд» повторял версию, которую мне озвучили по телефону: заснула и мирно отошла, а в некрологе в «Фигаро» обстоятельства смерти были опущены полностью. Менее безмятежный отчет о кончине баронессы содержался в краткой заметке из бельгийской газеты «Эко», помещенной там в день происшествия. У человека в подобных делах неопытного складывалось ощущение, что обстоятельства смерти Баронессы замалчиваются.
Еще много дней мы с женой раз за разом обсуждали случившееся. Не менее, чем само по себе убийство одной из последних гранд-дам Парижа, душу мне бередила судьба этой пары агатово-серых чудес, которые неизменно подмечал всякий ее знавший, а именно — ее глаз. Отец рассказывал мне, что в юности Битти Эллингем не была особенно хороша собой, однако благодаря глазам слыла красавицей. Именно они являлись неиссякаемым источником ее очарования и, возможно, даже ключом к ее участи. Брак с бароном де Круа оказался для нее несчастливым, однако глаза ее так и не утратили своего кошачьего блеска.
Жена моя, всегда отличавшаяся большей, чем у меня, практичностью, считала, что по телефону мне солгали по вполне понятным причинам. «Должны же они думать о репутации семьи, — поясняла она. — Негоже сообщать каждому позвонившему в дом незнакомцу, что Баронессу
