Говорит штаб дружины. Говорит штаб дружины. Вызываем тройку товарища Акшаулова. Внимание. Повторяю…
— Вот тебе и особое!
Зашумели, закружили встревоженным роем.
И тотчас притихли — особое распоряжение вступало в силу. Коротко, по-деловому, обсуждали положение.
И только тройка Акшаулова отделилась от замкнувшегося круга и зашагала молча, в боевом порядке.
Дымок папиросы таял над головой вожака.
— Товарищ Федотов Степан! — снова заговорил репродуктор. — Вас вызывает штаб дружины. Вас вызывает штаб…
Над вершиной березы шелестел репродуктор — миллионы электронных муравьев накапливали грозу. Береза была очень красивой, но кора оказалась изрезанной — пили сок и оставили надпись: «Здесь были…»
И здесь уже были!
Янке стало жаль ее, прижалась к стволу, ласкала щекой.
Репродуктор откашлялся и строго повторил:
— Степана Федотова в штаб!
— Степку в штаб, — подхватил Любский. — Приготовиться Янке Севрюгиной.
— Мальчики, вы знаете, я всегда с коллективом.
Где-то в доме зазвонил телефон.
— Товарищи, это с большой земли! — Виталик кинулся на зов телефона.
— Большая земля! — щурясь смотрела ему вслед Чаплыгина. — Обожает романтику мальчик.
Вверху по течению раздался глухой, упругий разрыв, точно хлопнули огромной дверью.
— Что это? — замерла Янка.
— Обыкновенно, лед подрывают, — выглянула из-за двери тетя Глаша.
— Нет, не обыкновенно. Я знаю…
— Обыкновенно бомбят по затору. Уж теперь и не скажу, сколько дней нам тут гулять. Не знаю — день, не знаю — два. Говорят, дамбу размыло.
— Ну что вы, тетя Глаша, дамба железобетонная.
— Дамба бетонная, да земля земляная. Наша речка тоже с понятием. Разбирается. Бетон обошла, сырую землю размыла. Весь угол трассы под лед ушел. Ни лодкой, ни машиной. И мост через рукав снесло.
На лестнице раздались торопливые шаги. Любский прыгал через две ступени.
— Резво бегает, — прислушалась тетя Глаша, — должно быть, важные новости подгоняют.
Любский вылетел на крыльцо:
— Ребята! Коллеги! Друзья!
Виталик обнимал товарищей:
— Братья и сестры, только что звонил Василь… Извините, поправляюсь: наша надежда и гордость, научный сотрудник института…
— Да говори уже! — прикрикнула на Любского Янка.
— Ребята, победа! Сейчас звонил Василь Корж: Белянка принимает пищу. Все ее детеныши выжили. В отличной спортивной форме. Точная реакция. Поздравляю, товарищи!
— Идиот! — оттолкнула Виталика Севрюгина. — Я думала, самолеты за нами прислали.
— Коллеги, дорогие мои, вот только сейчас я лично говорил с Василем: малыши резвятся, пищат, хулиганят. Вы представляете! Одному Белянка уже надрала уши. Полная, абсолютная победа, товарищи!
Все окружили Любского, расспрашивали, поздравляли друг друга.
Богдан Протасович остановился в дверях, наблюдая за шумной ватагой молодых.
Шевров заметил Вагу и первый, через головы других, протянул руку:
— От всей души, искренне!
— И я от всей души! — оттеснил Серафима Серафимовича Прудников.
Севрюгина безучастно поглядывала на окружающих, прислушиваясь к далеким разрывам.
Янке становилось все хуже — движения неуверенные, руки болтаются, точно у тряпичной куклы.
Вдруг она пошатнулась:
— Степа! Мальчики, мне плохо…
Степан поддержал ее. Янка беспомощно повалилась на плечо Федотова.
Праздничное платье поблекло, обмякло, впрочем, она тотчас безотчетно поправила его.
— Перенесите ее в амбулаторку, — распорядился Шевров.
— Что с лаборанткой? — подошел Вага.
Татьяна посмотрела на профессора и ничего не сказала.
Севрюгину уложили на диван, принесли самую мягкую подушку, нарядили в свеженький, пахнущий утюжкой халат, укрыли пушистым, одеялом, Янка откинулась на подушку, лежала плашмя, как после тяжелой болезни: глаза в потолок и немножечко к носу. Несмотря на беспомощно упавшие руки, несмотря на то, что Янка не сделала ни малейшего усилия, — халат, аккуратно, складочка в складочку облегал ее тело, выглядел нарядно, даже празднично.
Кастелянша, навестив больную, невольно задержалась в дверях:
— Красивая, шельма!
Немного погодя, расправляя на вешалке платье Севрюгиной, она обнаружила в поместительном накладном кармане телефонограмму:
«ПОД ЛИЧНУЮ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ,
В СВЯЗИ С УГРОЖАЮЩИМ ПОЛОЖЕНИЕМ
В СОСЕДНЕМ РАЙОНЕ, СОЗДАВШИЙСЯ
ЗАТОР БУДЕТ ПОДОРВАН В 23.00.
СРОЧНО ПРИНЯТЬ СООТВЕТСТВУЮЩИЕ МЕРЫ
СОГЛАСНО…»
Суть телефонограммы не являлась для кастелянши новостью.
Как все местные жители, она знала, что междуреченской плотине предстояло принять на себя и пропустить через шлюзы весь поток, выдерживая небывалый напор, спасти низовье от затопления. В том случае, разумеется, если плотина выстоит.
Хотя никто в округе не произнес слова «катастрофа», чрезвычайность положения была очевидной. Удивило кастеляншу только одно: как телефонограмма попала в карман нарядного платья.
Внезапная болезнь Севрюгиной встревожила Богдана Протасовича:
— Надежда Сергеевна, надо проследить нарастание лимфоцитоза.
— Богдан Протасович, право, не вижу причин для беспокойства.
— Конъюнктивит несомненный и, вполне возможно, сопутствующий. Учтите, последнее время Севрюгина работала на новой аппаратуре. Возможно, проверка установок была недостаточно надежной.
— Богдан Протасович, — вмешалась Татьяна, — Севрюгина ресницы недостаточно надежно покрасила!
— Коллега Чаплыгина!
— Я сказала правду.
— Отвратительная правда. Извольте позаботиться о своей подруге.
— Богдан Протасович, вы знаете обстановку. Я просто удивляюсь. Все дружинники мобилизованы, у нас нет времени на Севрюгину.
— Нет времени помочь товарищу?!
— Севрюгина поставила себя вне коллектива. Это не болезнь, это дезертирство.
— Вне коллектива! Легко и просто! Сперва полнейшее всепрощение. Дескать, наша Янка, наша девочка. Свой парень. Что ни сотворила, какой бы номер ни выкинула — все сойдет. Ничего, мол, страшного. Признавайтесь, говорили так: ничего страшного?
— Профессор, поверьте, я очень высоко ценю…
— Не желаю слушать. Обидно слушать. Дико. Извольте позаботиться!
— Но вам известно, что происходит кругом…
— Рядом человеку плохо, а вы по сторонам оглядываетесь!
Только великое уважение к Богдану Протасовичу заставило Татьяну навестить Севрюгину.
— А, железная! — приветствовала ее Янка. — Забота о дохлом товарище?
— Меня просили…
— Ясно. Плановая сердечность. Спасибо. Считай, что расцеловала тебя. В порядке профсоюзной дисциплины.
Ветер ворвался в рощу, вершины кедров маячили перед окном.
Таня видела, как склонялись до земли деревья, как в небо упрямо взбирался вертолет. Его сносило, он возвращался с непреодолимым упорством, его отбрасывало вновь и вновь, он возвращался — далекая, маленькая и несокрушимая стрекоза, направляемая невидимой настойчивой рукой.
— Мне необходимо поговорить с тобой, Янка.
— Ну что ж, поговорим по душам, как девушка с девушкой.
— Я все думаю о Василе. Зачем ты кружишь ему голову?
— Василь, Арник, Степан — не слишком ли много забот для скромной девушки?
— Уходишь от разговора? Ладно. Тогда о тебе. Ты разумный человек, Янка. Умеешь работать. Можешь быть хорошей, счастливой.
— Спасибо. Растрогана. Украдкой утираю слезу. А теперь о тебе: как поживает Степан?
— Степан? Почему ты спрашиваешь о Степане?
— А так — сочувствую. Представляешь: Степан и ты! Чудная пара. Жена докладчик, муж содокладчик. С ума сойти можно от радости.
— Я пришла поговорить с тобой по-человечески. В последний раз. Заметь.
— Неудачное время выбрала. Солнышко зашло, сыро, холодно. Буря! Ты любишь бури?
Таня потупилась, проговорила сочувственно:
— Зачем коверкаешь себя? — Странно — есть люди, которые не стыдятся стыдного, даже бравируют. Зато старательно прячут все хорошее — стыдятся хорошего.
