Дело не только в тебе.
— Хм. Ну, если с этой стороны.
— Да, раз тебе так понятнее. Ты и твои крайне неортодоксальные ценности — тоже часть этого мира. Рядом с Миру — далеко не худшая его часть. Спасибо, что быстро сообщил. Если тебе наплевать на себя, в такие моменты думай хотя бы о школе: следом за тобой могут учиться другие…
— Это манипуляция, — подросток недовольно перебивает собеседницу.
— … и у таких вот Али хорошо если руки будут чуть связаны, — твёрдо завершает женщина. — Побежала. Пока.
* * *
За некоторое время до этого.
После пятого урока, выходя из класса, я натолкнулся на незнакомого мужика лет сорока:
— Добрый день. Я Али, отец Рашида.
На вид — вполне себе интеллигентный, хм.
— Пройдёмся? — вроде и не давит, но приехал сюда явно не просто так.
— Недолго, у нас уроки ещё. Где?
— В парке, возле школы.
Смешно, но и с ним в итоге оказались на том же месте, где до этого гуляли со старшей Хамасаки. Говорить ему, что и здесь у школьного искина есть уши, я не стал.
— Ты сейчас без опор, один, в сложной жизненной ситуации, — он сразу переходит к делу. — Я не собираюсь лезть в твою жизнь, но не могу не спросить сам: что у тебя происходит с моим сыном?
— Я бы предпочёл, чтобы вы расспрашивали его, а не меня.
— И его расспрошу в своё время, в данный момент пытаюсь оценить ситуацию с разных сторон. Если бы у тебя был отец, возможно, Рашид точно так же разговаривал бы с ним.
— Зачем этот разговор вам, я примерно понимаю. Но зачем он мне?
— Даже в суде перед оглашением приговора, когда уже почти всё практически понятно, дают последнее слово подсудимому.
— Занятно вы вешаете ярлыки.
— Мы на другом уровне, нежели ты либо вся твоя семья. Поверь: то, что мы вот так сейчас с тобой разговариваем — это очень серьёзная аккуратность с моей стороны. Так что там у тебя с моим сыном?
— Я не буду отвечать.
— Почему?
— Тот, кто задаёт вопросы, автоматически управляет беседой. Я, может быть, и неконструктивен, но никому из вашей семьи и с вашей фамилией добровольно верхние места в иерархии не отдам.
— В какой иерархии? Что ты несёшь? — он неподдельно удивлён.
— Удачи. — Разворачиваюсь, чтобы уходить.
Али удерживает меня за плечо.
А у Мартинес хватка жёстче.
— Не трогайте меня руками. Что вам нужно?
— Ты сейчас едешь на красный свет, даже если сам правил движения и не понимаешь. Открою секрет: у сына и семьи кое-какие проблемы. Небольшие, но юридического характера: любая шумиха ни к чему. А ты её провоцируешь. Я тут именно поэтому.
Ух ты. У них что, связаны руки из-за того мента и контрафакта? Занятно.
— Мне это без разницы. Пожалуйста, приберегите свои семейные пассажи для другого случая. Что вам нужно от меня?
— Я готов войти в твоё положение, абстрагируясь от вашего с сыном конфликта. Я допускаю, что мой ребёнок не во всём и не всегда прав, но это — мой сын. Ты должен понимать, что я и фамилия Али будем его защищать любой ценой, кто бы ни был прав из вас. — Он переводит дух. — Я уже слышал, что ты не дурак. Соответственно, должен понимать: когда речь идет о ребёнке, объективная правота не имеет значения. Как и гипотетическая справедливость.
— Я тоже чей-то сын и чей-то ребёнок.
— Ты никто, как и твои родители. Мои соболезнования по поводу отца, кстати… Вот как тоже отец, я трачу сейчас своё весьма недешёвое время, чтобы до тебя донести: иногда грамотное отступление делает для твоей победы гораздо больше, чем тупое баранье упрямство. Это очень серьёзная откровенность с моей стороны.
— Знаете, что говорит классическая психология на тему агрессии типа, как у вашего сына?
— Что? — он выглядит слегка сбитым с толку.
Правда, перстней, браслетов, медальонов и прочих версий знакомых мне концентраторов я на нём не вижу. Может, он расширениями не пользуется? Насколько слышал, в классическом исламе любое вмешательство извне в процесс мышления не поощряется. Хоть химией (алкоголь, наркотики), хоть физикой.
А с другой стороны, лысый даже незаконным контрафактом не брезгует.
— Классика считает, что ваш сын таким образом пытается выровнять свою самооценку. Где-то в другом месте его чморят по-чёрному — а в школе он только транслирует получаемую где-то агрессию. — Кроме прочего, на мехмате в универе преподают ещё историю и теорию педагогики.
Не то чтобы я сильно глубоко ими увлекался, но тут — азбука. Да и на рожу толстого достаточно посмотреть, знающему многое понятно. Просто раньше к слову не приходилось.
— Это не так. — Али задумывается. — Я бы знал. И это — не твоя забота! — спохватывается он.
— Ну, не так значит не так, — не спорить же с ним. — Тогда это просто плохое воспитание. И ваш сын не понимает, что такое хорошо и что такое плохо.
— Я не планирую обсуждать с тобой проблемы воспитания своего сына, — выплёвывает он резко. — Ладно, обойдёмся без моих вопросов. Я тебя увидел и впечатление о тебе составил. Учти на заметку: тот, кто кусает дающую руку, долго не живёт не только в Книге.
Молча пожимаю плечами.
— Если проблемы сына начнут доставлять проблемы мне, я буду решать их гораздо более жёстко, чем Рашид. На этом всё. — Кажется, папаша сверлит меня многозначительным взглядом, но у этого организма есть фильтр, зрение. — А мои возможности радикально отличаются в большую сторону.
Вместо ответа отхожу на несколько шагов и набираю Тику Хамасаки. Излагаю суть прямо здесь, не сходя с места.
Её голограмма, повинуясь управлению с той стороны, резко увеличивается и достигает практически реальных размеров.
Прозрачная Хамасаки-мать, парящая над аллеей парка, твёрдо отвечает:
— Я не думаю, если уж речь зашла об иерархиях, что у любых плебеев, — подчёркнуто "любых", — есть возможности спорить с титульной нацией. С любой из двух.
Отец Рашида задумчиво таращится в разрез её халата. Содержимое там хотя и не как у Эрнандес, но его явно пронимает.
До чего интересное представление.
— Виктор, я сейчас немного занята, но если мы созвонимся через четверть часа, я смогу дать тебе более подробные советы!
Затем она добавляет очень длинную фразу по-японски: вроде как мне, но явно для ушей другого.
Чёрт, надо учить язык.
Али-старший разворачивается и, не прощаясь, ни с того ни с сего уходит в направлении школы.
— У меня урок через пятнадцать минут, — тороплюсь сообщить Тике.
— Знаю. Значит, можем созвониться после этого урока, — японка кивает и отключается.
