Книга Смута. Том 2 - Ник Перумов

Занимали немцы и Прибалтику, объявив независимость тамошних губерний и «ассоциацию» с германской короной. Но сидели тихо, словно выжидая, чем всё это кончится. Высадились и в Гельсингфорсе, «поддерживая стремление финского народа к независимости», и – тоже ассоциация с германским рейхом.

Англия и Франция глядели на всё это со всевозрастающим недовольством, но – пока лишь только глядели.

Казалось, вот так же вкатятся они, как по ровному, и в саму столицу; но если кто и собирался сдаваться, так это не питерские рабочие дивизии, не успевшие попасть на фронт из-за стремительного его обрушения.

К московской заварухе они опоздали, а вот когда война пришла к ним домой – оказались готовы встретить.

Спасли их только осторожность и предусмотрительность Константина Сергеевича. Все уже уверовали в победу (ну, или почти все), решили, что войдут в северную столицу торжественным маршем, а Две Мишени по-прежнему гнал перед «Единой Россiей» тяжело гружённые платформы – бутовый камень да мешки с песком.

Грохнуло так, что все без исключения оглохли, платформы встали дыбом, разлетаясь в щепки. Задрались в небо рельсы, а прямо поперёк полотна появилась воронка в человеческий рост глубиной.

Оставшиеся платформы валились под откос, и хорошо, что как раз на этот случай перед локомотивом имелась аварийная сцепка, успевшая сработать, – паровоз остался на рельсах.

…И сразу же вокруг головного броневагона начали ложиться снаряды. Разрыв слева, разрыв справа, перелёт, недолёт, накрытие – стреляли настоящие специалисты, видно сразу.

Две Мишени вжал кнопку общей тревоги. «Все наружу!»

На сей раз красные всё сделали как положено. Укрытые, хорошо замаскированные батареи, ведущие огонь по заранее пристрелянным ориентирам с закрытых позиций. Не одну болванку небось потратили, пока не добились требуемой меткости. И там, за лесополосами, в деревеньках вдоль железной дороги, александровцев ждёт пехота, хорошо окопавшаяся и решительная.

Лучше всего рассчитывать именно на такое, чем на противника деморализованного и готового вот-вот обратиться в бегство.

По «Единой Россiи» били с двух сторон, вражьи батареи аккуратно чередовали залпы, не мешая друг другу вносить поправки. У них явно имелись и полевые телефоны, и спрятанные где-то поблизости корректировщики.

Александровцы горохом сыпались под насыпь. Бронепоезд начал отползать, послав первые снаряды куда-то «в направлении батарей неприятеля».

Фёдор Солонов быстро собрал вокруг себя взвод – первая рота первого батальона знала свой манёвр. Им сейчас предстояло отыскать неприятеля: до вечера ещё далеко, а июльские вечера под Петербургом – это не ноябрь там же.

Величайшей глупостью было бы сейчас построиться «в ряды» и двинуть вперёд на скрытые пулемёты. Пулемёты эти предстояло отыскать ему, Фёдору.

«Сейчас ведь подпустят поближе, – билось в голове, – и в упор… как мы их под Зосимовым…»

Но видать, питерский пролетариат и впрямь ненавидел «золотопогонников», явившихся душить «оплот мировой революции»; огонь они открыли, едва завидев редкие цепи александровцев, приближавшихся короткими перебежками.

Зная порядок, добровольцы залегли. Начиналось то, что Севка Воротников называл «скрадыванием» – медленное, скрытное, но неуклонное движение ко вражеским окопам.

Стрелки-отличники – уже давно новая команда – выцеливали, выжидали; нелегко из винтовки заставить замолчать вражеский пулемёт, однако александровцы всё равно ждали, ждали с величайшим терпением, ловя в сильную оптику прицелов любое движение на той стороне смертного поля.

«Единая Россiя», отступив, посылала теперь снаряд за снарядом туда, где таились полиции красных. Корректировать огонь сейчас – сущее мучение, если только Две Мишени не протянул оперативно полевой телефон.

А он, судя по всему, протянул, потому что после пяти попыток залпы стали ложиться точно у траншей. Ещё спустя небольшое время точно подобрали длину запальной трубки, и шрапнели начали рваться в воздухе, осыпая красных настоящим свинцовым ливнем.

Однако те держались. Никто не бросился очертя голову в тыл. Никто не ринулся и вперёд, в самоубийственную атаку, – такое тоже случалось на фронте, хоть и редко.

Немного погодя ответный огонь открыли и батареи красных – и тоже шрапнелью. Быстро перенацеливаются, молодцы. Похоже, и впрямь каждую сажень здесь пристреляли…

Шрапнель над залегшими цепями – это плохо, очень плохо. Из-под разрывов надо выходить, и чем скорее, тем лучше.

Фёдор приподнялся, махнул рукой.

Встали, побежали, упали снова, прижимаясь к земле и молясь, чтобы шрапнельные пули прошли мимо. И вражьи траншеи уже кажутся настоящей Землёй Обетованной, которую непременно надо достичь, потому что любая рукопашная куда лучше вот этого ожидания слепой и равнодушной смерти.

И они добрались.

Вот они, брустверы наспех набросанной земли, в полутора десятках саженей!..

Где-то в рядах александровцев рождается рёв, утробный, низкий рёв зверя, наконец-то растянувшегося в прыжке.

Артиллерия бронепоезда прекращает огонь, добровольцы врываются в траншеи и начинается работа, когда голову надо держать холодной, когда всё решают мгновения.

Когда прикрываешь друга, а в следующий миг друг уже прикрывает тебя, и его меткая пуля валит тех, кто пытается зайти тебе со спины.

Фёдор прикрывал Севку, Петя Ниткин – Льва Бобровского. Они работали так не в первый раз, не жалея гранат. Как говорится, побольше на себя навесишь перед операцией – скорее жив останешься. Себя не жалей, тогда и другим тебя жалеть не придётся.

И они сумели – зубами вцепились в изгиб траншеи с блиндажом, очистили его, заняли позиции; на второй линии ожил пулемёт, не давая поднять голову.

Артиллерия красных била теперь через головы, пытаясь затруднить подход подкреплений к александровцам. «Единая Россiя» замолчала совсем, за отсутствием достоверно разведанных целей.

По железной дороге должны сейчас были подходить эшелоны дроздовцев – но пока ещё они развернутся!..

Дело оборачивалось новым окопным сидением. Помог бы рывок свежих сил на Гатчино, но откуда их взять, свежие силы?..

…Приказа продолжать атаку так и не поступило. И понятно почему – оборона красных оказалась выстроена очень грамотно, глубоко, с перекрёстным огнём, за первой линией траншей – вторая, а там и третья, похоже. Прогрызать это можно неделю и с тяжёлыми потерями.

Где там Келлер со своими «кентаврами», когда они так нужны?

…А потом и вовсе приполз вестовой.

– Отходим.

– То есть как это «отходим»?! – возмутился Севка. – Мы зачем эту долбаную траншею брали?!

– Чего ты на меня-то прыгаешь, Ворот? – огрызнулся вестовой. – Две Мишени сказал «отходим», значит, отходим. Ему виднее.

…Отходили, когда уже сгустилась ночь. Уставшие, злые и голодные – сухари в полевых сумках кончились, фляги показывали дно.

Однако кое-кто и оставался. Наутро ожидалась контратака, добровольцам было приказано «прикрывать отход». Не в смысле «защищать отступающих», а чтобы замаскировать отсутствие главных сил.

– Тут и наступать-то некуда, – шёпотом успокаивал расстроенного Севку Петя Ниткин. – Ну,