фруктами и прочим угощением, несли таблички с надписью: «Спасибо!» Другие держали плакаты с надписью: «Позор!»
Часом ранее в аэропорту Звартноц делегация во главе с первым секретарем ЦК Коммунистической партии Армянской ССР Кареном Демирчяном встречала Рубена Петросяна. Рубену вручили ценный подарок – золотое перо. «Это для того, чтобы писать правду на страницах всемирной истории!» – сказал Демирчян.
Рубен передал коробку с ручкой отцу.
В поезде мать спросила Рубена, не знает ли он, что случилось с Аво, и тот спрятался у нее в руках, уткнулся в шею, словно маленький.
Отец сидел рядом и крутил перо в руках.
Выйдя из поезда, Рубен, приветственно размахивая руками, обнаружил, что не может различить лиц, хотя наверняка в толпе были знакомые. Он буквально упал на сиденье автомобиля среди всех этих корзинок и свертков с яблоками, гранатами, сладостями и прочим угощеньем, не поместившемся в багажник.
Потом они уже пешком направились вверх по дороге в деревню, размешивая ногами грязь и навоз, в дом его детства.
Невозможно сказать, кто был тогда на станции, а кого не было. Вспоминая встречу, Рубен видел перед собой то безликую толпу, то всех, кого знал, – живых и мертвых. Неделя шла за неделей, подарки приносили все реже, реже сыпались и проклятия. Его уже почти не приглашали на торжественные встречи и обеды с людьми, которые называли себя «старыми друзьями» (вроде товарища В. или бывшего одноклассника, ныне отца шестерых детей, – этот одноклассник когда-то возил его лицом по гравию). В конце концов он стал приходить в город только для того, чтобы получить причитавшуюся ему стипендию, назначенную как почетному Кироваканскому культурному наблюдателю.
Рубен был убежден, что в день его приезда на станции отсутствовал один человек. Она полностью избегала его.
Куда она делась, Мина? Сначала Рубен не сомневался, что вскоре Мина пригласит его к себе на обед, а ее муж будет вести с ним умные разговоры и, пожалуй, предложит вести какие-нибудь общие дела. Но Мина никак не проявляла себя, не шла на контакт с ним, даже когда он сталкивался с ней в исполкоме, где работал ее муж. Они встречались взглядами, как несколько лет назад на ее свадьбе, но Мина не здоровалась с ним. Она сразу же отворачивалась и шла дальше. Рубен понимал, что она никогда с ним не заговорит, что ей совсем не нужно его возвращение, что он для нее сгинул в тюрьме или где-то еще, повешен, зарезан… просто потерялся навсегда в истории.
Он продолжал каждый месяц приходить за деньгами, но больше не встречал Мину. Зато к нему то и дело подходили с вопросами про Аво, и Рубен в итоге стал посылать за деньгами отца.
В деревне соседи мало-помалу перестали общаться с ним, и время теперь казалось ему невыносимой ношей, не устремленной вперед стрелой, а чем-то большим и тяжелым, тянувшим в прошлое. Деревенские, наблюдая, как он кормит коз, как бросает собакам кости, шептались, что он совсем плохо стал выглядеть, сделался хилым, как ребенок, а иногда даже прячет лицо на груди у матери. Другие же утверждали, что Рубен просто состарился – ссохся, сморщился, от него остались лишь глаза, что горели за стеклами очков. Никто не мог припомнить, сколько же на самом деле ему лет.
По ночам в их доме вспыхивали перебранки между родителями. Отец кричал, что его сын слабак и рохля, что он сломался, и обвинял жену в том, что та слишком много с ним возится; мать же, в свою очередь, указывала на пристрастие мужа к бутылке. Соседи захлопывали окна и натягивали на головы одеяла, пока наконец Рубен не собирался с духом и не орал родителям, перекрикивая собачий лай:
– Вы оба виноваты! А теперь ложитесь спать!
Сам-то он спал. Спал до того момента, пока Господь не взял его за плечи и не встряхнул. Это были двадцать самых тяжелых для Армении секунд седьмого декабря тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года, когда казалось, что сам дьявол трясет несчастную республику в своем кулаке, словно игральные кости. Здания брежневской эпохи, от Ленинакана до Кировакана, рушились одно за другим, погибли или пропали без вести пятьдесят тысяч человек, животные бродили по развалинам городов и деревень, кладбища раскрывались, словно раны, исторгая покойников, и повсюду были разбросаны части тел новых и старых мертвецов. Ад снова пришел в Армению.
Рубен проснулся.
Его мать с пробитой головой. Рыдающий над ее трупом отец, измазанный в грязи. Что это, сон?
Рубен присоединился к раскопкам. Оползни губили детей, погребали стариков. Он продолжал раскапывать грязь, боясь и надеясь, что чья-то рука вдруг утащит его за собой под землю.
Сломался… Любимое словечко отца. Столько забот о нем, и – сломался! Город тоже лежал в руинах. Ни одно здание не избежало повреждений. Даже самое высокое.
У нее и кубики выпадали, как надо, и комары не кусали, и брак по расчету оказался счастливым, но ее дом, самый высокий, все же рухнул, как и все остальные.
Рубен не мог знать, выжила она или нет, но мечтал вытащить ее из-под завалов. Ведь ей же всегда везло.
Но докопаться ему не пришлось.
Его отец окончательно спился, а Рубен все чаще стал оставаться на ночь рядом с устоявшим перед стихией памятником Кирову. У Кирова лишь голова треснула пополам, а сам он остался стоять на своем месте. Рубен ночевал там под дождем, но и днем не уходил, и, если бы его отец умер, он бы и не узнал об этом, так как забыл о нем совершенно.
А кто помнил его, Рубена Петросяна, героя, награжденного почетной ручкой партийным деятелем, который первым от имени высшего руководства Армении осудил организаторов геноцида? Никто. Он стал для всех еще одним бездомным на развороченных улицах, никому не нужным осколком. И тем не менее он все еще надеялся, что она вспомнит о нем, что если кто-нибудь и вспомнит, кем он был на самом деле, то это будет она, которой всегда везло.
Однажды утром он проснулся, расчесал свою свалявшуюся от дождя бороду, загладил назад отросшие волосы, поправил оправу с выбитыми стеклами. И отправился туда, где некогда стояло самое высокое здание в Кировакане. Со дня землетрясения прошел год, но завалы так и остались неразобранными. Рубен забрался на кучу и представил, будто стоит на крыше. В конце концов, думал он, Мина присоединится к нему именно здесь. А пока он прислонился к бетонной плите и смотрел, как сквозь проливной дождь встает солнце.
