— Все‑таки надо поесть, — сказала она. — Когда появится твой шевалье, хотела бы я знать?
Этого же хотела Пен, но не знала, что ответить.
— Когда сочтет нужным, мадам, — произнесла она сдержанно и, не отпуская ребенка, подвинула к себе серебряную миску с кашей. Филипп потянулся к еде, это наполнило радостью ее сердце. — Да, да, мой маленький, — сказала она, — все для тебя.
Принцесса, нахмурившись, наблюдала за кормлением ребенка. Она ничего не имела против детей, даже пришла в ужас от рассказа Пен о судьбе этого иссохшего малыша, но ей не нравилось, что его присутствие отвлекает любимую придворную даму от непосредственных обязанностей.
Дверь внезапно открылась, Пен замерла с ложкой в руке. Филипп издал звук, выражающий недовольство, — он уже раскрыл рот для очередной порции каши с медом.
В комнату вошел Оуэн. Он сразу запер за собой дверь и, повернувшись, молча оглядел присутствующих. В темных глазах сквозило напряжение, от тела веяло энергией. Темно‑серый камзол с полосами из черного шелка, темно‑серая рубашка, черные чулки: он напоминал Пей — такое ей пришло в голову сравнение — стальную шпагу в черных ножнах.
Его взгляд остановился на ней.
— Вы взяли ребенка? Разумно ли это?
— У меня не было выбора, шевалье. — Она почувствовала, как щеки ее зарделись: совсем не оттого, что смутил холодный упрек, а потому что вдруг до боли захотелось увидеть прежний горячий призыв в его глазах, ощутить прикосновение рук… — Я не могу, — после паузы добавила она окрепшим голосом, — расстаться с ним сейчас. И надеюсь, он нам не помешает.
— Рада вас видеть снова, шевалье, — раздался голос принцессы. Она поднялась с кресла, и стало отчетливо заметно, что ее движения и взгляд скованы страхом. — Мы очень ждали вас. Есть какие‑либо новости из Гринвича? Мне…
— Одну минуту, мадам, — бесцеремонно прервал ее Оуэн. Быстрыми решительными шагами он прошел в соседнюю комнату, которая соединялась еще с несколькими, образуя анфиладу помещений различной величины и назначения.
Не выпуская из рук Филиппа, Пен последовала за ним по всем комнатам до седьмой по счету и последней, где он также запер дверь на железный засов. Сделав это, повернулся к Пен и спросил:
— Есть тут другие выходы?
Она покачала головой:
— Нет, насколько я знаю.
Тем же суровым деловым тоном он продолжил:
— Пойдемте к принцессе. Нужно ее предупредить. Они здесь будут через несколько минут.
С этими словами он быстро пошел обратно, Пен с трудом за ним поспевала. Снова войдя в гостиную, он сразу обратился к Марии:
— Вы в опасности, мадам. Я не рассчитывал, что Нортумберленд проявит такую быстроту в действиях. Он и его сподвижники вот‑вот будут в замке.
В подтверждение сказанного Оуэн подошел к окну, выходившему во двор, и увидел то, что предполагал: герцог и его друзья в сопровождении лучников шли к главному входу.
— Они здесь, — сказал он, кивая в сторону окна.
Принцесса Мария подняла руку к горлу, на котором заметно билась жилка. Лицо у нее еще больше побледнело, но она ничего не произнесла.
Оуэн отошел от окна, посмотрел на молчащих женщин.
— Уверен, мы их перехитрим, — проговорил он, и внезапно на его лице мелькнула улыбка, от которой сразу стало легче всем, а крошка Филипп взвизгнул, словно от радости. — Никто в замке не знает, — заговорил снова Оуэн, — что я проник сюда, и потому не станет принимать срочных мер. Это дает нам некоторый выигрыш во времени. Думаю, они не будут врываться силой, чтобы не вызвать лишнего недовольства народа, среди которого у вас, мадам, немало сторонников. Тайный совет предпочитает, насколько мне известно, действовать тихой сапой.
Принцесса слегка подняла голову.
— Вы правы, — сказала она, — народ на моей стороне. Я их законная правительница. После своего брата. После отца.
Оуэн снова посмотрел в окно. Во дворе стало еще больше вооруженных людей. Сколько их, чтобы арестовать одну слабую немолодую женщину, подумал он с усмешкой. Но жителей Лондона больше, чем всех воинов, вместе взятых. И они, эти жители, всегда были достаточно самостоятельны в своих симпатиях и поступках. И если уж полюбили принцессу Марию (за что — разговор иной), заставить их переменить свое благорасположение будет очень нелегко и займет, во всяком случае, немало времени. На это и делал ставку Оуэн.
Но ничего этого он говорить не стал, а ограничился несколькими краткими распоряжениями.
— Нужно погасить свет, — сказал он, — оставить лишь одну свечу и, главное, ни под каким предлогом и никому не открывать двери. Даже если к ней подойдет сам хозяин замка Пемброк. И ему, и Нортумберленду следует отвечать… — теперь он обращался к Пен, — что принцесса уже легла в постель, так как очень устала, у нее опять началась лихорадка.
Пен кивнула. Ею овладело некое странное ощущение — что все происходящее она видит как бы со стороны, не принимая в нем непосредственного участия. А сама она сейчас только мать, только хранительница жизни и здоровья этого уснувшего малыша, чье теплое тельце так доверчиво прижимается к ней.
Как бы издалека донеслись до нее негромкие слова Оуэна, обращенные к принцессе:
— С первыми лучами рассвета, мадам, вы будете на пути в Эссекс.
И тут послышались звуки тяжелых шагов нескольких пар ног по каменной лестнице, которые замерли возле их дубовой двери. Дрожащими руками принцесса достала четки из складок платья, губы ее снова беззвучно зашевелились.
В комнате было почти темно: горела одна свеча и лениво тлело пламя в камине. Колеблющиеся тени казались угрожающими, а негромкий стук в дверь — оглушительным.
За стуком раздался дружелюбный голос графа Пемброка:
— Мадам, я счастлив, что вы вернулись под крышу моего дома. Могу я поговорить с вами?
Дверь слегка дрогнула, когда ее дернули с внешней стороны. Оуэн кивнул Пен, та подошла к двери.
— Милорд, — сказала она, — принцесса крайне утомлена и уже лежит в постели. Я не могу ее тревожить.
— Но сейчас еще только около восьми! — игриво воскликнул граф. — Я намеревался поужинать с принцессой.
— К сожалению, ее лихорадит, милорд, и я боюсь, она не примет вашего любезного предложения.
Голос у Пен окреп и был убедителен, как никогда.
— Тогда я немедленно пришлю к ней врача, — сказал Пемброк. — Нельзя же оставлять ее совсем без помощи.
— Благодарю за вашу любезность, милорд, но принцесса уже приняла снотворные пилюли и ее нельзя беспокоить.
За дверью послышалось какое‑то движение, приглушенные голоса, затем новый стук в дверь, на этот раз более решительный — видимо, эфесом шпаги. И повелительный голос:
— Леди Брайанстон!
