— Знаешь, я приглашена сопровождать принцессу Елизавету сразу после коронации ее сестры. Она не собирается оставаться при дворе и предложила мне поступить к лей в услужение. Что ты думаешь об этом?
— Не знаю, — ответила Пен. — Не будет ли такое времяпрепровождение для тебя чересчур скучным?
— Ничего подобного! Везде есть свои развлечения, свои возможности. Хочу попробовать сделаться взрослой и более самостоятельной.
Пен рассмеялась.
— Звучит, как всегда, не очень логично. Но ведь ты такая и есть…
Спустя короткое время Пен и Оуэн покинули Уайт‑Тауэр. Проходя по зеленой траве парка, над которым со зловещим карканьем носились огромные вороны, они увидели — или им показалось? — в окне одного из тюремных зданий знакомую девичью фигуру. Худенькая девушка в сером платье и белом чепце приникла к стеклу.
Неужели Джейн?
— Бедняжка, — со вздохом сказала Пен. — Ей еще нет шестнадцати, и уже в заточении. Все из‑за чьей‑то проклятой мании величия. — Она наклонилась и поцеловала маленького Филиппа. — Твой отец стал жертвой той же мании своей матери, и ты, малыш, чуть не погиб из‑за того же. Несчастная Джейн расплачивается за непомерные амбиции Суффолков и Нортумберлендов…
Они ускорили шаги, торопясь выйти через Львиные ворота к речной переправе.
— Хочу сделать все, — сказал Оуэн после долгого молчания, — чтобы наши дети не страдали ни от чего, что мы в силах предотвратить.
И снова наступило молчание. Уже сидя в лодке, Пен произнесла:
— Думаю, теперь самое время поехать за Люси и Эндрю.
— Я люблю тебя, — сказал Оуэн, и это прозвучало как согласие.
— И я тебя, дорогой.
— Люблю… люблю… — повторил маленький Филипп, сидя у Пен на коленях и болтая ногами.
Оуэн присел рядом и обнял их обоих.
— Больше всего я хочу, — шепнул он ей на ухо, словно сообщая какую‑то тайну, — потратить весь остаток жизни на то, чтобы любить тебя и наших детей…
