Катастрофа не осталась незамеченной. Местные жители слышали «взрыв огромной силы», видели вспышку, «столб огня и дыма», пламя пожара. По некоторым рассказам, кое-где в окрестных деревнях и лесопунктах распахнулись двери домов, как от сильного ветра, и даже посыпалась с полок посуда, а кто-то говорил, что во всей округе стало светло, как днём.
В 20:40 оперуполномоченный НКВД на станции Кандалакша Арбузов по прямому проводу доложил своему начальству в Мурманск, что спустя некоторое время после пролёта дирижабля над станцией Княжей «между ст. Белое море и Ручьи в воздухе произошёл взрыв…»[239].
На поиски направили поднятый по тревоге взвод манёвренной группы 72-го погранотряда, а ближе к полуночи в Кандалакше и близлежащих населённых пунктах начали мобилизовывать дополнительные силы – собирать поисковые группы из спортсменов-лыжников, охотников, каюров-оленеводов. Уже ночью был выслан ещё один взвод пограничников.
Труднодоступность района, отсутствие дорог, обилие снега в ту зиму, ночь, отсутствие связи между группами – всё это затрудняло поиски. К счастью, прекратилась вчерашняя пурга. Уже в предрассветных сумерках лыжники заметили на одной из гор огонь костерка, который поддерживали дирижаблисты, и пришли к нему. Вскоре подтянулись пограничники, выставили оцепление. Спустя 30 лет один из поисковиков так описывал увиденное на склоне:
Место катастрофы выглядело страшно: покорёженный лес, согнутый остов дирижабля, а вокруг что-то горит, коптит. Метров на двести вокруг разбросаны металлические части дирижабля, оборудование, продукты. Лежат обгоревшие моторы, корзинка для подъёма пассажиров, одежда, какие-то бумаги. Рассыпалось сухое молоко, шоколад, консервы. Под ногами почернело от взрыва, растительность местами уничтожена. Здесь же, среди обломков дирижабля, трупы погибших членов экипажа. У костра на постланном куске оболочки шестеро уцелевших. Трое из них ранены. У одного повреждена рука и рана на голове, у другого что-то с ногой. Третий обгорел, у него повреждена нога и пробита грудь.
Состояние оставшихся в живых было очень тяжёлое, они были в шоке. Если бы катастрофа произошла по другим причинам, то она, может быть, не подействовала бы так угнетающе. Но её нелепость, можно сказать, на пороге успеха просто ошарашивала [25].
«Лётчикам», как их называли местные жители, вскипятили чай, дали папирос, сухарей. Предложили спускаться с горы, но те заявили, что дождутся сотрудников НКВД. Чекисты появились ближе к середине дня. Если они и опрашивали уцелевших прямо на месте катастрофы, то не под протокол, неофициально: первые записи бесед с дирижаблистами датированы следующим днём, 8 февраля.
В 13 часов их начали эвакуировать – спускать с горы в лесопункт Кандалакшского леспромхоза в пяти километрах от места катастрофы, где уже ждала санитарная команда Кандалакшской железнодорожной больницы. Выяснилось, что у Бурмакина сломана ключица, Почекину рассекло переносицу и нос. Больше других пострадал Новиков, получивший ушибы шейного и грудных позвонков, груди, бедра и левой голени, ожоги лица и кистей обеих рук первой и второй степени.
Ближе к вечеру, в темноте, шестёрка выживших в сопровождении врачей отправилась на санях к ближайшей железнодорожной станции Проливы.
К этому времени уже была создана правительственная комиссия по расследованию катастрофы из пяти человек, председателем которой назначили капитана Кирсанова, отвечавшего за подготовку встречи дирижабля на Кильдинском озере. Политорганы представлял батальонный комиссар Иван Самохвалов – военком той же 29-й авиаэскадрильи Северного флота, которой командовал Кирсанов[240].
От чекистов включили младшего лейтенанта госбезопасности Алексея Тощенко, занимавшего должность начальника 4-го следственного отделения Мурманского окротдела НКВД. Байбаков и Харабковский, бывшие на тот момент в Мурманске, вошли в качестве специалистов по воздухоплаванию.
Трудно сказать, по какой причине в комиссию не попал Ободзинский, также находившийся в Мурманске. Он ещё со студенческих лет хорошо знал многих членов экипажа, отлично знал и «СССР-В6», в 1936 году был представителем от Эскадры на сборке дирижабля после его капремонта и модернизации. Кроме того, ни Байбаков, ни Харабковский вовсе не имели лётного стажа, Ободзинский же был опытным пилотом: летал ещё со времён «Комсомольской правды» вплоть до недавнего ухода «на землю», командовал дирижаблем. Однако дело ограничилось его допросом 9 февраля в Мурманске, протокол которого НКВД переслал Кирсанову. Таким образом, в комиссию попал политработник, но в ней не оказалось профессионального пилота-воздухоплавателя.
