Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
Над очагом булькал чумазый, словно душа грешника, котел, в котором варилась на завтра голова ребенка. Его вчера притащил откуда-то Папильон, еще живого, и он очень жалобно плакал, умоляя не убивать его. Возле камелька ползала на коленках прозрачная, словно призрак, девчушка пяти лет. Клоди, сестра. Странно, как ее еще не сожрали отчим с матерью. Может, потому что есть там, если прикинуть, было почти что нечего. Скорее, сначала съедят его, Жана, крепкого парнишку двенадцати лет. Хотя до сих пор ему везло: Папильону пока что удавалось отлавливать двуногую дичь в количестве, достаточном для поддержания жизни не только этого жирного борова, но и Бернадетты. Даже Жану и малышке Клоди кое-что перепадало. Обычно дети хлебали жирный наваристый бульон, оставшийся после человечины: Клоди – тихо и отрешенно, а Жан – пополам с горючими слезами, которые он проливал по безвинным жертвам Папильона.
Варево в котле вскипело, и часть его с шипением пролилась на дрова. Внутренность землянки наполнилась густым вонючим паром. Несколько угольков выпали из очага и весело покатились по полу, а затем замерли, светясь сквозь пар, будто волчьи глаза в тумане.
Клоди оставила древнюю как мир игру в дочки-матери («дочкой» служила ей завернутая в старую тряпицу дохлая крыса без хвоста) и подошла к мерцавшему угольку, осторожно ступая босыми ножками по земляному полу да приговаривая:
– И изрек святой папа Иннокентий Третий: «Что же такое человек, если не грязь и пепел?». Душа человеческая есть крепость, осажденная демонами, гарнизон коей держится из последних сил. Точное число злых духов есть сто тридцать три миллиона триста шесть тысяч шестьсот восемь. Они повсюду и везде… Вон, вон сверкают глазища окаянных! Сколько уж я их погасила, а все не уймутся демоны! Вот я вас!
С этими словами ребенок принялся тушить босой пяткой тлеющие угольки. Даже сквозь вонь людоедского варева явственно запахло паленым мясом.
– Ты что делаешь, Клоди, опомнись! – вскричал Жан, оттаскивая сестренку от очага, в который она чуть было не шагнула босыми ножками.
Мать с отчимом тем временем угомонились, и вскоре отяжелевший от обильной трапезы людоед басовито захрапел, а вслед за ним засвистела носом и Бернадетта. День давно уже стал для любителей человеческой плоти ночью, а кромешная ночь превратилась в светлый день.
– Жан… – тихо прошелестела губами в темноте землянки Клоди.
– Чего тебе? – недовольно прошептал в ответ мальчик. – Дай поспать!.. Пятки-то болят, поди? – поинтересовался он уже более мягко.
На некоторое время темнота хранила молчание.
– Беги отселе… – наконец прошелестело во мраке, будто опал листок с безвременно засохшего деревца.
Глава 3
Рыцарь на черном скакуне
Как жители целой деревни стали людоедами, как Жан со своей сестрицей чудом избежали участи быть съеденными собственной матушкой и как дядька Папильон получил совсем не то, на что рассчитывал.
Есть людей в деревне Оппидум начали не сразу и не все.
Первая вспышка каннибализма случилась весной 1430 года – той черной весной, когда бургундцы захватили в плен героическую девицу Жанну д’Арк при осаде Компьена. Началось все с того, что у старика Ксавье, который вывозил деревенскую бочку, не стало работы, ибо благочестивые оппидумцы почти перестали наполнять канавы на задворках своих жилищ по причине постоянного недоедания. Не стало работы – не стало и тех жалких грошей, что давали ему односельчане. В конце концов обезумевший от голода Ксавье съел свою дочь – старую деву Мадлон. Ее обглоданный костяк нашли потом в той самой деревенской бочке, куда закинул его насытившийся людоед.
И тут всех словно прорвало. Отцы стали пожирать своих детей, сыновья – матерей, домохозяева – служанок и садовников. Господин не был уверен в слуге, слуга в господине, и кто кого мог, кто кого был сильнее, тот того и ел. Лишь вмешательство местного прево, нагрянувшего в Оппидум во главе сильного отряда, положило конец кровавому разгулу.
Положило, да ненадолго. Ровно через год, в страшном мае 1431 года, когда поганец Пьер Кошон, лижущий задницы англичанам, осудил Жанну как еретичку, увенчал ее «ведьмовской» бумажной митрой с надписью «Ведьма, вероотступница, идолопоклонница» и предал сожжению заживо на площади Старого Рынка в Руане, людоеды появились вновь. Снова отцы жрали детей, сыновья матерей, а мужья жен. Очень быстро дошло до того, что стали поедать мертвечину. Об умершем родственнике или друге, если кто-то еще претендовал на его съедение, судились, как в прежние времена о наследстве, и рьяно доказывали, что съесть его следовало ближайшему родственнику, а не кому другому. Причем часто судья боялся вынести приговор в пользу той или другой стороны, опасаясь, как бы оставшиеся ни с чем не съели в отместку его самого. Деревенька, осененная пасторальными развалинами старой римской крепости на холме, превратилась в сущий ад на Земле.
Когда все слабые, старые и больные вымерли и были съедены, начались массовые убийства. Так продолжалось несколько лет подряд. В один из дней отец Жана, печник Жером также пал жертвой людоедов, ворвавшихся в его дом. Мать они не тронули – видимо, решили, что та чересчур костлява и мосласта для их избалованных желудков, хотя та и была в оное время на сносях. А детей Бернадетта укрыла в подполе – ведь было бы очень жаль, если бы их съела не она, а кто-то другой.
Но Жану и Клоди не суждено было оказаться и в желудке собственной матери. Потому что в сочельник Бернадетта разрешилась от бремени крупным и пухленьким мальчиком. Младенец тщетно оттягивал чахлую материнскую грудь, в которой не было ни капли молока. Тогда родильница стала укладывать двоих старшеньких спать, напевая им надтреснутым голосом старинную колыбельную:
В поле деревце одноГрустное томится,И с ветвей его давноРазлетелись птицы.Кто к востоку, кто на запад,Кто подался к югу,Бросив деревце в полонВсем ветрам и вьюгам.
Ночью деревце срублю,Сколочу вам гробик,Спите, детки, спите в нем,Как в мамкиной утробе.Аккурат в Великий постОтнесу вас на погост.Там поплачу, там повоюИ в могилку вас зарою…
Затем, когда старшие угомонились, Бернадетта пощекотала младенца, чтоб он поднял головку, взяла со стола хлебный нож и полоснула его по горлышку.
Утром на очаге аппетитно булькала густая похлебка, а мать довольно расхаживала по землянке, приговаривая:
– Горит огонечек, варит котелочек! Полно в нем убоинки, жирной да сладенькой…
– Но откуда убоинка, матушка? – спросил Жан с присущим ему любопытством, каковое не могли заглушить даже страшные муки голода.
– У медведя в лесу отняла, – удачно нашла что соврать Бернадетта.
Донельзя гордый столь героическим поступком матери Жан и молчаливая малышка Клоди принялись уплетать жирное варево за обе щеки прямо из закопченного котелка, а Бернадетта от них не отставала. И лишь почти доев, на самом дне Жан обнаружил не разварившуюся ручку младенчика…
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
