Чтобы поблагодарить его за эту безусловную поддержку, Ги де Мопассан приезжает на три дня в Круассе. Вслед за ним – знатная особа Жюль Леметр, преподаватель риторики из Гавра, который читает своим ученикам «Госпожу Бовари». Некоторое время спустя журнал «Ля ви модерн», издаваемый у Шарпантье Бержера, публикует «Замок сердец», проиллюстрированный рисунками, которые приводят Флобера в отчаяние. «Моя бедная феерия очень плохо опубликована, – пишет он принцессе Матильде. – Фразы разорваны детскими иллюстрациями. Это укрепляет меня в ненависти к журналам».[688] Однако тот же Шарпантье только что издал «Нана» Эмиля Золя. И на этот раз, забыв литературную ревность, Флобер ликует: «Если нужно отметить все, что там есть оригинального и сильного, то я прокомментировал бы каждую страницу, – пишет он автору. – Характеры поразительно правдивы. Слов, взятых с натуры, великое множество; смерть Нана в конце – микеланджеловская!.. Великая книга, мой дорогой! Нана близка мифу, будучи реалистичной. Это вавилонское творение».[689]
Он достоин уважения за то, что так радуется успеху Золя, так как в это время обеспокоен будущим Мопассана, которому грозит привлечение к ответственности судом Этампа за стихотворение «Стена», оскорбляющее «добрые нравы». При мысли о том, что его любимый ученик может, как и он, предстать перед нелепыми судьями, Флобер впадает в ярость. Тем более что молодой человек незадолго до этого поступил на службу в министерство народного образования. Скандал может закончиться потерей положения. Настроенный на сражение, Флобер составляет для Ги де Мопассана список визитов, которые необходимо нанести влиятельным персонам – сенаторам, государственным советникам, и сам отправляет множество писем, чтобы замять дело. Среди возможных покровителей – Рауль Дюваль, муниципальный советник в Руане, кажется самым понимающим. Он обещает обратиться в высшие круги. «Благодаря Раулю Дювалю генеральный прокурор остановит дело, и ты не потеряешь место»,[690] – пишет Флобер Ги де Мопассану. А через два дня уточняет: «Есть два врага у того, кто хорошо пишет: первый – читатели, ибо стиль заставляет их думать, понуждает к работе мысли; второй – власти, ибо они чувствуют в нас силу, а власть не терпит рядом с собой другую власть. Официальная эстетика остается неизменной. Сколько бы правительства ни сменяли друг друга – монархия ли это, республика или империя, все равно! В силу самого своего положения представители государства – чиновники или судьи – пользуются монополией на литературный вкус… Им точно известно, как надлежит писать, их риторика непоколебима, и они владеют способами вас убедить… И в то время, как твой адвокат будет делать тебе знаки, чтобы ты не говорил ничего лишнего, – ибо одно слово может тебя погубить, – ты почувствуешь, будто за твоей спиной выстроилась вся жандармерия, вся армия, вся государственная власть, что они давят на твой мозг невыносимым бременем; и тогда к горлу твоему подступит такая ненависть, какой ты до сих пор не подозревал в себе, и явятся мысли о мщении, но чувство гордости возьмет над тобой верх. Но нет, нет, это невозможно. Тебя не привлекут к ответственности. Тебя не будут судить».[691] В самом деле судебное преследование будет вскоре прекращено.
Однако у Флобера есть еще один повод для возмущения. Максим Дюкан избран во Французскую академию на место Сен-Рене Тайландье. «Избрание Дюкана в Академию погружает меня в мечты и усиливает отвращение к столице! – пишет Флобер Каролине. – Я еще сильнее укрепился в своих принципах. Лабиш и Дюкан – что за авторы! Хотя, впрочем, они стоят больше, нежели большинство их коллег. И я повторяю себе свою собственную максиму: „Почести бесчестят, титул унижает, должность отупляет“. Комментарий: гордость необходимо остановить вовремя».[692] А Максиму Дюкану, написавшему ему об избрании, отвечает: «Почему ты считаешь, что я на тебя сержусь? Раз это тебе доставляет удовольствие, я рад за тебя, но только удивлен, потрясен, ошарашен и – недоумеваю. Зачем? Для чего? Ты помнишь шуточный спектакль, который мы разыграли когда-то в Круассе – я, ты и Буйе? Мы принимали тогда друг друга во Французскую академию!.. Это наводит меня на глубокие размышления».
8 марта он успокаивается, узнав, что Эрнесту Комманвилю наконец удалось найти дело, которое он считает доходным. Он ставит лесопильный завод и едет за лесом в Одессу. «Как я доволен или скорее счастлив! – пишет Флобер племяннице. – Мне хочется быть в Париже, чтобы порадоваться этому вместе с вами. Выбрались… Не все, конечно, в первое время пойдет гладко. Однако теперь наконец будут деньги, которые позволят выйти из затруднительного положения. И будущее замечательно. Осанна!»[693] И думает о своем совместном жительстве в парижской квартире с семейством Комманвиль. В последнюю свою поездку он увидел, что жилище завалено одеждой и мебелью Каролины. Необходимо навести порядок. Он ставит условия: «Прошу избавить меня от моего врага – пианино и от другого врага, который стучит мне по голове, – нелепой люстры в гостиной. Она очень неудобна, когда нужно что-то делать за столом… Избавь меня и от всего остального – это будет очень просто! От швейной машинки, статуэток, твоего прекрасного застекленного книжного шкафа, сундука… Словом, сдай этот излишек обстановки к Беделю (хранителю мебели) до нового переезда. Но устраивайся так, чтобы я чувствовал себя хоть чуточку как дома, чтобы было просторно».[694]
Незадолго до этого Флобер задумал устроить в Круассе на Пасху для Золя, Гонкура, Шарпантье, Жюля Леметра и Ги де Мопассана «добрую деревенскую пирушку». Он предоставляет им пять кроватей и обещает несколько часов дружеского общения. Идея принимается. На встрече не будет только доброго гиганта Тургенева, который вернулся в свою тревожную далекую Россию. Накануне праздника Сюзанна «начищает все до блеска». «Она никогда так не работала», – говорит Флобер. Сам он трудится над своей рукописью: «Какая книга! У меня не осталось ни событий, ни слов, ни впечатлений. Лишь мысль об окончании книги поддерживает меня, однако бывают дни, когда я плачу от усталости, потом снова поднимаюсь и три минуты спустя опять падаю, как старая разбитая лошадь».[695]
28 марта 1880 года, в пасхальное воскресенье, Гонкур, Золя, Доде и Шарпантье выходят из поезда на Руанском вокзале. Мопассан, приехавший раньше, встречает их на перроне и везет в экипаже в Круассе. «Флобер встречает нас в калабрийской шляпе, широкой куртке, на его массивном крупе брюки со складками. Он ласково улыбается, – пишет Эдмон де Гонкур. – У него в самом деле прекрасное имение, но о нем сохранились неясные воспоминания. На широкой Сене, точно на театральном фоне, в отдалении скользят корабли; в парке прекрасные высокие деревья, кроны которых волнуют порывы морского ветра; в парке, деревья посажены в виде шпалер, длинная аллея – терраса, освещенная полуденным солнцем – аристотелевская аллея. Таково настоящее жилище литератора – жилище Флобера… Подают отменный ужин. Сливочный соус из тюрбо – чудо. Пьем много вина разных сортов, вечер проходит в рассказах сальных историй, от которых Флобер заливается веселым детским смехом. Он не хочет читать надоевший ему роман – устал. Спать ложимся в довольно холодных комнатах, где стоят фамильные бюсты».[696] На следующий день гости встают поздно, неторопливо разговаривают, завтракают и уезжают. Флобер снова остается со своим одиночеством.
