«Греческих рукописей»? Да, тексты которых кто-то иногда даже читал, если был «гуманистом», как Салютати до 1400 года. Знание языка, на котором было написано столько произведений, дошедших от античности, никогда не утрачивалось; но им владели только несколько монастырей, сохранивших контакт с Востоком, или некоторые любознательные ученые, как Скот Эриугена в каролингские времена. Но соприкасался с ним скорее торговый мир – разумеется, по профессиональной необходимости. Переводили с него при помощи иберийских, сицилийских, византийских посредников. Все остальные пасовали – graecum est: non legitur [это по-гречески: не читается (лат.)]– Италия, как обычно, более открытая миру, даже организовала обучение греческому во Флоренции в середине XIV века, но почти без успеха. Даже утонченные умы, как Петрарка в ту же эпоху или Боккаччо, знали всего по несколько слов, хоть и открыто выражали пылкое восхищение «языком богов». Петрарка приобрел текст Гомера, который положил на аналой в центре жилища, каждый день приходил его целовать и призывал это делать своих гостей. Из-за распада последних клочков Восточно-Римской империи в Италию перед 1453 годом стекались эрудиты или коллекционеры, вырвавшие свои сокровища из рук турок. Некоторые, как кардинал Виссарион, приезжали даже с настоящими библиотеками; понтифики, как Николай V, открывали все больше переводческих бюро, и печать в 1476 году выпустила первое издание греческой грамматики. Став доступным и даже войдя в моду у эрудитов после 1500 г., реабилитированный греческий язык был небезопасен для церкви – нередко встречались плохие переводы, сделанные когда-то, которые надо было исправить. Хоть мне обычно претит использовать слово «Возрождение», несправедливо принижающее прежние времена, надо признать, что возвращение греческого вызвало глубокий шок, и даже за пределами узкого кружка профессиональных «гуманистов»: ведь Священное писание изначально было написано не на латыни, а на арамейском, на древнееврейском, на греческом и впоследствии переводилось; чего же тогда стоит латинская Вульгата святого Иеронима, относящаяся к IV веку, комментарии святого Августина V века, Исидора Севильского VI века, Григория Великого VII века, коль скоро эти мудрецы, эти богословы мыслили и писали на основе переводов, возможно, сомнительных? Ко всеобщему дискомфорту верующих в XV веке добавилось сомнение; можно предположить, что доступ к греческому языку стал одной из причин Реформации церкви.
И где?
Любого человека обоснованно волнует вопрос, как передать плоды своих усилий, совершенных на этом свете. Таким образом, обучение тех, кто придет после тебя, – естественная забота; можно довольствоваться тем, что научишь сыновей или дочерей повседневным жестам и приемам. Это очевидный случай «примитивных» обществ: там обучением занимаются родители, что не исключает новшеств и прогресса. Но если в группу привносится, например идея служения божеству или же если находится место заботе о накоплении, то надо выходить за эти пределы, например, использовать цифры и буквы, а это подразумевает знакомство с ними. Для дочерей, возможно, этого было бы и достаточно – чтобы продолжать род и поддерживать огонь, знать что-то сверх того не требуется. Но если мужчина претендует на занятия делами группы, если он должен убеждать, продавать или покупать, ему надо будет учиться, и учиться вне дома. Эти банальные соображения приведены, чтобы показать: конечно, человек вполне мог бы, подобно простому животному, пребывать в «святом неведении», обходиться которым призывал св. Бернард, дабы полностью посвящать себя восхвалению Бога. Но если он не хочет или не может довольствоваться этой «праздностью», ему надо переходить под надзор тех, кто знает, а в средние века это только люди церкви. И вот нашим глазам открывается школа.
В античные времена ничего подобного не знали. Учителя – риторы, grammatici или софисты – не подчинялись никакой общей организации, преподавали без фиксированного места учебы, безо всякого надзора, по заказу богачей, плативших им, чтобы получить доступ к их знаниям; очевидно, что это ограничивало их аудиторию представителями элиты. В конце римской эпохи некоторые даже имели статус рабов; поэтому многие вошли в первые сообщества христиан, распространяя там свои знания. Свободные учителя такого типа, очень часто миряне, рассчитывающие почти исключительно на самые зажиточные семейства, скорее походили на светских воспитателей. Несмотря на убийственную репутацию «варварской» эпохи, есть доказательства, что образование такого рода, сохраняя некоторый блеск, существовало в Галлии, в Испании, в Италии по VII век. Однако в дальнейшем контакт с формой образования, дававшего чисто христианские сведения, поколебал подобную практику. В самом деле, монастыри привлекали к себе «клиентов» из детей и даже взрослых в основном аристократического происхождения, которым предлагалось усвоить, помимо «искусств», о которых я говорил выше, элементы догмы. Таким образом ирландцы, англосаксы, а также итальянцы понемногу и при поддержке римской церкви отнимали влияние у грамматиков старого образца.
Самую отчетливую цезуру сделала здесь каролингская эпоха. Карл Великий, на сей раз в соответствии со своей почти агиографической репутацией, на самом деле оставил след в истории образования в Европе – по крайней мере, это можно сказать о его окружении из английских, итальянских, испанских клириков. Один капитулярий, admonitio generalis от 789 года, предписал открыть школу в каждом приходе для самых обездоленных подданных в возрасте от семи до двенадцати лет. Это распоряжение, как и большинство придуманных в те времена, несомненно, не имело реального практического эффекта. Правда, оно все равно ляжет в основу легенды о бородатом императоре, который хвалит бедных и послушных учеников и сечет учеников богатых и ленивых; тем не менее не следует забывать, что знаменитая «дворцовая школа» всегда была лишь скромным кружком праздных советников, где не умел писать не один только монарх. Но очевидным результатом этих стараний, пусть даже не пошедших далее теории, стал окончательный переход образования в руки церкви.
История школы в такой стране, как Франция, очень привязанной к своей «культуре», известна очень хорошо, и я удовольствуюсь общим обзором, чтобы сразу же не впасть в традиционное и блаженное восхищение, какое обычно вызывают университеты, это «прекрасное дитя» средневековья. Прежде всего, если бы я логично шел к своей цели, столько раз заявленной, я здесь бы остановился. Конечно, образование для простых людей красной нитью скромно прошло через все века. «Малые школы», как скажут в XIX веке, существовали всегда. Мальчики в возрасте от семи до двенадцати или четырнадцати лет должны были слушать или на самом деле слушали приходского кюре; в городе вместо кюре был magister, которого назначал официал епископа. Ученики по шесть-десять человек собирались в специальном помещении, где их учили… не слишком понятно чему: конечно, чтению, письму, пению, прежде всего Псалмов; учитель был клириком, при случае каноником; его знания охотно оспаривали родители мальчиков; создается впечатление, что это был не класс, а скорей группа продленного дня – дети дрались, играли в мяч или в кости, ломали дощечки для записей, а учитель их с удовольствием лупил. Однако в XIV и XV веках эту систему подготовки к университету укрепили за счет знакомства с основами наук, необходимыми, по крайней мере в городе, для расширения повседневных средств познания; «ректоры» этих школ теперь представляются нам самыми учеными и популярными людьми. Итог оказался ничтожным? Может быть, особенно с учетом неизбежного разрыва между городом и деревней, между богатыми и бедными, между мальчиками и девочками – последних наши источники игнорируют, и тем, вероятно, оставались лишь азы, нужные для «ведения хозяйства». По крайней мере, в школе хорошо развлекались, если верить тем, кому, как Гвиберту Ножанскому, ревностная мать навязала грубого и невежественного воспитателя и кто, вздыхая, смотрел из окон, как во дворе веселятся школьники из его деревни. Но главное, что под властью господствующей церкви все еще пробивалась тонкая струйка светского знания.
