Я тебя не ждала сегодня И старалась забыть, любя. Но пришел бородатый водник И сказал, что знает тебя.
— Бородатый водник — это Берта? — поинтересовался Сырцов. Дарья рассмеялась. — Стишки-то сама сочинила?
— Если бы! Поэт Иосиф Уткин. Я из них одно время песню хотела сделать.
— И слава богу, что не сделала. Стишки-то не того.
— А я? — опять прижавшись к его груди, спросила она.
— Что ты? — не понял он.
— А я — того?
— Не просто того, а ого-го! — Сырцов поцеловал ее в нос и громко, с интеллигентскими фиоритурами в голосе позвал: — Берта Григорьевна, родное мое!
Берта показалась в арке, простонародно (как ей казалось) сложила руки на большой груди и осведомилась:
— Что желает наш Георгий свет Петрович?
— Поскреби по закромам, благодетельница вы наша!
— Смирновы вас покормить не соизволили?
— Да нет, перекусил я там. Но всухую.
— Блюдет, значит, по-прежнему легенду МУРа Лидия Сергеевна. А он здоров как бык, ему и ведро водки нипочем.
— Не любишь моего учителя?
— А за что мне его любить? — с вызовом спросила Берта. Да и за что, действительно, было ей любить умного, хитрого, бессердечного, жестокого сыскаря? За то, что он прихватил ее с концами как невольную, но опасную соучастницу шоу-мафии в одном страшненьком дельце? Зато не любят до конца жизни.
— За то, что он любит меня. Вы же меня тоже любите?
С Сырцовым, конечно, сложнее. Обаятельный, черт, веселый, контактный, да еще и здоровый и по-мужицки красивый. Пришлось выворачиваться с помощью полузабытого Пушкина:
— «Я вас люблю. Чего же боле? Что я еще могу сказать?»
— Скажи, что устроишь нам всем троим маленький праздник сегодня.
Был конец дня. Втроем они обедали за роскошно сервированным столом (Берта решила унизить таким образом прижимистых Смирновых), шутили, много смеялись, по малости выпивали.
Был вечер. Рассеянно смотрели на громадном экране домашнего кинотеатра любимый Сырцовым старый американский «Клуб “Котон”». Шутили изредка по поводу сходства Дарьи с героиней фильма. После просмотра Берта тактично оставила их вдвоем.
Он включил проигрыватель, чтобы услышать, как Дарья поет «Парад теней». Потом наступила ночь, и они яростно занимались любовью.
…В восемь утра Александр Иванович Смирнов выкатил свою подержанную «девятку» из дощатого гаража.
— Не рано ли, Саша? — обеспокоилась Лидия Сергеевна. — Леонида наверняка с самого начала рабочего дня начальство всех рангов трепать будет.
— Мне, главное, Лида, через центр прорваться до начала шествия. Сегодня на Ваганьковском генерала Насонова хоронят.
— Ну не думаю, что «Молодая Россия» массовый крестный ход наберет.
— Ты, Лида, не всех учитываешь и забываешь про недовольных, выступающих против всех и вся.
Жоркин джип стоял на Дарьином подворье. Надо полагать, сладко дрых доблестный детектив Георгий Сырцов. Что же, ему и отдохнуть не грех перед серьезным и тяжелым делом.
К девяти был в МУРе. Успел-таки проскочить, старческого любопытства ради, третьим кольцом до Беговой. Шел народец к Ваганькову. Не плотной еще толпой, но уже густой цепью. От греха свернул на Ленинградку и через Садовое подъехал к главной московской ментовке с тыла.
Права оказалась Лида: ждать пришлось долго. Заглянул было в предбанник маховского кабинета, но новая секретарша, и слыхом не слыхавшая о каком-то старике Смирнове, деревянным голосом сообщила, что полковника Махова нет, а когда будет — неизвестно. Устроился в коридорном закутке, предназначенном для потерпевших и просителей. Уселся старичок, уперся подбородком о рукоять трости и полуприкрыл глаза. Пробегали мимо деловые молодые люди в форме и без, и никто не узнал легенду МУРа. Даже вздремнул в одиночестве. Потревожила виновато суетливая секретарша, которая с опаской коснулась его плеча и пролепетала нечто несуразное:
— Товарищ полковник очень просит зайти к нему, если вам не трудно.
