Меня приписали к секретной группе, которой приказали придумать машину времени.
В конце концов, моих коллег казнили за то, что они так и не сумели ее изобрести. Мой статус провидца-вдохновителя спас меня от пули, но меня подвергли казни иного рода. Меня заморозили в криогенной камере до тех пор, пока путешествие во времени не осуществится. Я предполагал, что этого никогда не случится, и потому, когда холод увлек меня в сон без сновидений, я рассматривал свое состояние как самую привлекательную смерть изо всех возможных вариантов.
Но неужели кто-то освоил путешествие во времени, разморозил меня и спешно отослал мое тело в 1965 год? Понятия не имею. Воспоминания, которые обрушились на меня и похоронили почти целиком, прерываются на самом интересном месте. Я мог пролежать во льду и неделю, и десять тысяч лет. Мне известно лишь одно: все, что я считал за истину, порушено новой реальностью, четко, ясно настаивающей на ином ходе событий… Лайонел дергает рубильник, Двигатель начинает плавиться, но я не останавливаю этот процесс.
Апокалипсис давно произошел. Кто-то послал меня сюда не для того, чтобы предотвратить конец мира, а чтобы увидеть его начало.
130
Теперь я понимаю. Причинно-следственная петля существовала всегда.
Ведь в чем состоял план: я должен был переориентировать вектор времени на мой прежний 2016 год, создав условия, которые гарантировали, что эксперимент Лайонела пройдет успешно. И тогда все бы вернулось на круги своя.
Я ведь попытался объяснить Лайонелу, перед тем, как он отправил меня сюда, нечто такое, чего он не пожелал заметить даже после смерти Урсулы – что путешествие во времени вообще не подходит для исправления ошибок. Зато отлично годится для усугубления уже совершенных и введения новых промахов и жутких недочетов. Мой мир не вернешь. Отправившись в 1965 год в первый раз, я уничтожил его целиком и полностью. Той реальности не стало, никакого времени не хватит на то, чтобы ее оплакать.
И сейчас единственное, что имеет смысл, это удостовериться в том, что Двигатель Гоеттрейдера не пойдет вразнос и не разрушит половину планеты.
Получается, что у меня есть очередная цель – предотвратить апокалипсис.
И мой единственный шанс заключается в том, что я должен действовать точно так же, как и в первый раз. Более того, любое отклонение от курса вызовет иной поворот вектора с чудовищными последствиями, которые буквально реют надо мной, оседая в моем сознании. Эксперимент Лайонела должен закончиться неудачей, но неудача должна быть благополучной. Когда изобретатель запаникует и выключит Двигатель, я должен снова включить его, прежде чем он начнет плавиться.
Я думал, что реальность Джона была худшим вариантом. Но мир Виктора несравненно, немыслимо хуже. Оказывается, 2016 год Джона – это лучшее, на что я могу надеяться. Но вероятность успеха в данном предприятии уменьшается с каждой секундой.
Я должен взять свое тело под контроль. Но несмотря даже на то, что у меня было пятьдесят лет на подготовку, апокалиптического варианта – с появлением Виктора – я не планировал.
Мы находимся в этом мозгу вместе, и потому я знаю, чего он хочет, равно как и он в курсе моих мыслей, желаний и намерений.
Виктор появится на свет только в том случае, если апокалипсис случится. В его векторе времени никто не мешает Двигателю начать плавиться. Мне необходим Том, чтобы повернуть рубильник обратно, а Виктор стремится помешать Тому это сделать. Тот, кто преуспеет в своей попытке, и выиграет.
На кону стоит мое существование.
Сейчас, в данную секунду, оба вектора времени равновероятны.
Мать…
Я чувствую, что барахтаюсь в едкой жиже воспоминаний, импульсов и верований. Разум Виктора врывается в мой подобно тому, как воды Тихого океана затопляют кратер со стеклянным дном.
Вот во что расплавленный Двигатель превратил Землю. Простите, превратит Землю через… менее чем через тридцать секунд.
Лайонел включил Двигатель. Я уже переместился, чтобы лучше видеть. Через пять секунд меня заденет энергетический вихрь. Мое поле невидимости откажет. Лайонел увидит меня и повернет рубильник, выключая Двигатель. Он немедленно перегреется, безопасные энергетические вихри станут разрушительными. Наблюдатели поднимут крик, лаборатория начнет разрушаться. Джером спасет Урсулу, но потеряет руку. Я оттолкну Лайонела в безопасное место и дерну рубильник, моя поврежденная машина времени включит аварийный режим, который отошлет меня обратно в будущее.
И эти события должны произойти в течение двадцати одной секунды.
Значит, у меня есть двадцать секунд, чтобы спасти мир.
131
Двадцать. С поглотительных катушек Двигателя срывается первый энергетический вихрь. Шестнадцать Свидетелей реагируют по-разному – кто-то изумлен или потрясен, а кто-то восхищен. Том не знает, что мы («все прочие мы») находимся в его разуме, но поскольку он как завороженный пялится на Двигатель, у меня есть возможность взять инициативу в свои руки.
Но я ничего не успеваю, поскольку Виктор нападает на меня и тащит в многослойные стены памяти. Они кажутся твердыми, но мгновенно становятся липкими и гибкими. Мы попадаем в одну из них и, словно через портал в форме зыбучего песка, проваливаемся в другое время.
Девятнадцать. Вспыхивает второй энергетический вихрь. Тот самый, который отключил поле невидимости Тома, но он слишком поглощен зрелищем слепящих шаровых молний и не понимает, что его маскировка исчезла. Я нахожусь в спальне Робин Свелтер. Она плачет, ее брат бьет меня кулаком в лицо. Но здесь работает скользкая и нестабильная логика сновидений, и поэтому позже выясняется, что это кулак Виктора, вышибающий меня в другое воспоминание.
Восемнадцать. Лайонел шокирован неожиданным появлением Тома в его лаборатории. Я шлепаюсь на стул в конференц-зале архитектурного бюро Джона. Виктор пытается достать меня, перегнувшись через залитый эпоксидным лаком кленовый стол. Младшие партнеры молча наблюдают за происходящим. Все липкое и эластичное – земля тающего воска.
Семнадцать. Том понимает, что Лайонел заметил его, и замирает на месте. Но это не просто зародыш паники, а полнейшая неразбериха и хаос. Множественный разум всеми правдами и неправдами борется за контроль над сознанием для той или иной своей составляющей. Том воспринимает свои мысли как перекатывающееся, обрывочное эхо сталкивающихся императивов, которое он принимает за страх.
Я нахожусь на лужайке перед домом родителей, мать читает роман, сидя на траве. Отец работает за столом, лимонное дерево охраняет окно его кабинета. Виктор ведет летающий автомобиль, он вырывается из потока движения, но стремится не к моей матери, а ко мне. Когда я пытаюсь спрятаться, в меня вцепляется Джон. Я думал, что он благополучно сидит взаперти, но стоило Джону понять, что его тюрьма – вязкая и проницаемая, как он вырвался оттуда. Мне удается освободиться как раз вовремя, и удар отбрасывает их обоих прочь.