1
Дело заключается вот в чем: я пришел из того мира, в котором мы и должны были жить. Для вас это наверняка ничего не значит: ведь вы находитесь здесь, в той самой поганой реальности, в которой и родились. Но вообще-то все должно было получиться по-другому. А виноват как раз я: если говорить точнее, то главным образом – я сам, затем, в некоторой степени – мой отец и, пожалуй, совсем чуть-чуть – Пенелопа.
Даже не соображу, с чего лучше начать рассказ. Ладно… Знаете, как представляли себе будущее, в котором нам предстояло жить, люди из пятидесятых годов прошлого столетия? Летающие автомобили, роботы-прислуга, еда в виде таблеток, телепортация, реактивные ранцы, самодвижущиеся дороги, лучевые пистолеты, ховерборды[1], отпуск за пределами Земли и лунные базы. Наши деды не сомневались, что технология, которая целиком и полностью изменит мир, буквально поджидает их за углом – и павильоны всемирных выставок служили тому подтверждением. Ну а на худой конец, про всякие диковинные штуки можно было прочитать в научно-фантастических журналах, где публиковали разное чтиво под названиями «Сказка о фантастическом будущем» или «Прекрасный завтрашний мир».
Вы же понимаете меня, верно?
Так все и происходило.
Все сбылось более-менее так, как предвиделось. Но я-то не о будущем говорю. Я имею в виду настоящее. Сейчас, в 2016 году, человечество обитает в техноутопическом раю целеустремленности, изобилия и чудес.
Но не мы. Конечно, не мы. Мы находимся в мире, где, разумеется, есть айфоны, 3D-принтеры и даже не знаю, что еще: ударные беспилотники и прочая чепуха… Но вряд ли этот мир похож на тот, который показан в «Джетсонах»[2]. Хотя он мог быть таким. И в принципе был – пока не сгинул. Все изменилось, когда я кое-где напортачил. Впрочем, погодите: я опять ошибся. Я уничтожил мой – или проделаю все это – не в настоящем, а в будущем. Или нет?..
Прошу прощения, но даже для человека, получившего наилучшее образование, какое только доступно в мире будущего, грамматика сложившейся ситуации довольно сложна.
Возможно, для нашей истории совсем не годится форма повествования от первого лица. Вдруг, если я укроюсь за каким-нибудь персонажем, мне удастся добиться некоторой степени отстраненности, проникновения в суть событий, или, по крайней мере, я обрету хоть каплю душевного покоя?
Во всяком случае, стоит попробовать.
2
Том Баррен просыпается в своем собственном сновидении.
Каждую ночь, пока он спит, нервные сканеры строят карту его сновидений – в результате чего можно успешно построить модель его мозговой деятельности как в сознательном, так и в бессознательном состоянии. Каждое утро нервные сканеры транслируют свежие данные сонного состояния в программу, генерирующую в реальном времени виртуальную проекцию, в которой Том Баррен плавно пробуждается. Бессистемный сюжет сновидения преобразовывается во все более и более линейный и вразумительный – вплоть до той секунды, когда в момент достижения полного сознания достигается и физиологически приятная развязка…
Простите, я так не могу. Я выдохся. Получается фальшиво и уныло.
Конечно, писать в третьем лице удобно, поскольку героем можно управлять, а это – весьма заманчиво, когда дело касается неконтролируемых событий. Примерно так ученый описывает биологический образец, который рассматривает в микроскоп. Но я-то – не микроскоп. Я – как раз тот самый образец, который и лежит на стеклышке. И пишу я вовсе не для удовлетворения своих амбиций. Хотел бы я этого – строчил бы беллетристику.
В романах ведь как? Берешь любые крупные, содержательные детали и собираешь из них картину мира. Но в повседневности на подобные мелочи просто не обращаешь внимания. Не можешь. Мозг прямо-таки проскакивает мимо них, особенно если дело происходит в твоем доме – в месте, которое ощущаешь практически неотделимым от хозяйского сознания, если смотреть изнутри – или от тела, если глазеть на реальность снаружи.
Когда, просыпаясь, ныряешь из настоящего сна в виртуальный, ты словно сидишь на плоту, который всячески швыряет тебя из стороны в сторону и крутит непостижимыми, невидимыми течениями. Но внезапно ситуация меняется: ты понимаешь, что плот рассекает безмятежную зеркальную озерную гладь, и темная бесформенная жуть растворяется в умиротворяющей ясности.
История завершается так, как, вероятно, и должна была завершиться, или вообще – как ей заблагорассудится. И, независимо от того, насколько тревожным было ее содержание, ты просыпаешься со здоровым ощущением восстановленного порядка вещей. А через несколько секунд ты осознаешь, что лежишь в постели, готов встретить утро, и в измятых складках твоего разума не застрял ни один из липких обрывков подсознания.
Пожалуй, сейчас мне более всего недостает именно этого ощущения. Увы, оно исчезло вместе с миром, откуда я прибыл…
А вот тут просыпаться очень погано!
Странно, но никому и в голову не пришло использовать хотя бы самые жалкие технические средства для того, чтобы усовершенствовать процесс. Матрасы не умеют расслаблять твои мышцы посредством легкой вибрации. Направленные форсунки не очищают тело паром, пока ты пребываешь в дреме. Одеяла делают из древесных или травяных волокон, скрученных в нити, и порой набивают перьями! Можно подумать, что от самых настоящих птиц. А ведь пробуждение должно быть счастливейшим мгновением, когда подсознание и сознание функционируют синхронно и в гармонии.
Я привык к комфорту моего мира и потому сейчас буду писать в настоящем времени. Итак, у нас в процессе одевания участвуют специальные автоматические устройства: причем они каждое утро раскраивают и шьют новую одежду, рассчитанную на персональный стиль и телосложение пользователя. Ткань изготовлена из укрепленных лазерным облучением молекулярных цепочек жидких светочувствительных полимеров, которые еженощно перерабатываются для повторного использования наутро. К завтраку подобная система, руководствуясь вкусовыми, ароматическими, цветовыми и текстурными протоколами, создает из белкового геля любые блюда, какие тебе заблагорассудится. И если кому-то это покажется непривлекательным, смею вас заверить, что такое блюдо невозможно отличить от вашей так называемой биологической пищи. Правда, имеется здесь и одно исключение, потому что гелевая еда уникальна и приспособлена к вкусовым рецепторам языка – вдобавок каждый раз вкус и прочее оказываются идеальными.
Знаете, небось, как падает настроение, когда начинаешь резать авокадо и обнаруживаешь, что под кожицей оказывается недозрелый и твердый, как доска, плод… или, вообще, бурый и побитый?
