Этель бросилась к нему.
— Если вы хотите, чтобы он выжил… — мрачно начал доктор.
Стоя на верху лестницы, он расстегивал свою рубашку в кровавых пятнах. Этель смотрела, как он расхаживает перед ней голый по пояс.
— Если вы действительно хотите, чтобы он выжил, мисс…
Он вынул из саквояжа чистую сорочку и переоделся.
— …так вот, вам бы сперва надо прекратить всаживать в него пули.
Этель через силу улыбнулась.
— Ему лучше?
Доктор кивнул, завязывая галстук. Обрадованная Этель взялась за ручку двери. Собачонка зарычала.
— Стоп! — сказал врач. — Дайте ему поспать двадцать четыре часа. Я вам не очень-то доверяю, мисс Этель. Подождите, пока он наберется сил, чтобы защитить себя.
Тут появилась Мэри.
— Я послежу за ним, — сказала она.
— Вы бы лучше последили за вашей девчушкой, мэм!
Он свистом подозвал собачку и спустился с лестницы.
— Я приеду завтра.
Ванго спал не двадцать четыре часа. Он спал двадцать четыре дня и двадцать четыре ночи. Он бы проспал и сто лет, как в сказке, если бы только каждый раз, открывая глаза, не видел Этель, рядом со своей постелью или у окна.
Он был почти уверен, что во сне чувствовал ее дыхание на своем лице.
На ночь фитиль ночника прикручивали, и он не сразу замечал девушку, стоявшую на коленях у его изголовья. Он думал, что находится в комнате один, но постепенно различал во тьме устремленные на него блестящие глаза.
Ванго уже начал есть, пытался ходить по комнате, оберегая свою руку в повязке от плеча до кисти, снова ложился.
Проснулся он только на следующий год, за неделю до конца января 1936-го.
И с этого дня они начали разговаривать.
Это произошло не сразу — слишком велико было смущение, слишком долгие паузы перемежали их слова. Потом они начали доходить до окна, до крыльца, до ближайших деревьев, и чем длиннее были эти прогулки, тем дольше становились беседы.
Неделя за неделей они восполняли разговорами годы молчания.
Этель вспоминала, как семь лет назад, во время кругосветного путешествия на цеппелине, ее поразило внезапное появление Ванго, а затем столь же внезапное исчезновение. Намеренно бесстрастным тоном она рассказывала, как провела последующие годы в Эверленде, рядом с братом; как позже, начиная с пятнадцати лет, окунулась в бурную жизнь Эдинбурга и Лондона, посещая дансинги, убивая время в безумном вихре развлечений, стараясь вообще не ложиться спать, чтобы выбросить из головы все мысли о нем. Призналась, как ее потрясло короткое письмо Ванго о «церемонии в Нотр-Дам», которое она сочла приглашением на его венчание. И как была изумлена, когда, приехав в Париж на свадьбу, увидела Ванго распростертым на площади перед собором. Этель сообщила ему и о человеке, стрелявшем в него из засады, и о полицейском расследовании, и о бесконечных хождениях то к Эккенеру, то к Булару, и о встрече с Кротихой…
А Ванго говорил о своем отчаянном бегстве, о том, что вокруг него погибают или пропадают люди — отец Жан, Мадемуазель, Зефиро и даже Мацетта с его ослом. Он рассказывал о своем детстве, о прибрежных скалах, о монастыре, о том, как узнал наконец заветную тайну своей жизни, описывал большой корабль с осенявшей его звездой, пение матери, набег пиратов, убийство, гибель судна. А сколько еще осталось вопросов, на которые так и не нашлось ответа… Рассказал он и о преступлении Мацетты, о смерти второго пирата и бегстве третьего в Америку. Возможно, этот третий и увез с собой награбленное…
— …награбленное сокровище? — вскричала Этель.
— Почему Кафарелло застрелил своего сообщника? Это убийство навело меня на мысль, что он не хотел чем-то делиться.
Ванго рассказал также о записке с именем Этель и вопросом «Кто ты?», который мгновенно вывел его из оцепенения. И о преследующих его тенях, от которых невозможно скрыться, которые заставляли его бежать снова и снова: прятаться во чреве цеппелина, карабкаться на крыши поездов, прыгать в реки…
Потом они вместе искали объяснения череде этих загадок.
В середине марта, когда Пол сообщил о своем скором возвращении из Индии, их разговоры опять стали прерываться долгим молчанием. Оно было красноречивее слов. В этих немых беседах они иногда огибали половину озера Лох-Несс.
«А что теперь? — говорило их молчание. — Что будет теперь?»
Они переглядывались и тут же отводили глаза. Этель держалась безукоризненно. С той рождественской ночи она больше ни разу не сказала Ванго: «Я люблю тебя».
Они ждали.
Однажды утром, сидя на длинном плоском камне у самой воды, Этель спросила Ванго:
— Напомни мне, как звали осла?
— Какого осла?
— Осла Мацетты.
Ванго даже не потребовалось отвечать. Он сжал кулак.
Ему все стало ясно.
На следующий день они уехали.
Салина, Эоловы острова, первый день весны 1936 г.
Доктор Базилио увидел, как на воду перед галечным пляжем сел маленький гидросамолет. Из него вышли двое — юноша и девушка. Они добрались до заброшенной гавани, вырубленной в скале, и стали подниматься наверх, к самому кратеру Поллары. Самолет уже улетел. Юноша и девушка долго махали ему вслед.
Потом они прошли мимо дома с заколоченными ставнями, с оливковым деревом во дворе.
Закатное солнце слепило доктора, и он не разглядел их лиц.
Он только заметил, что они идут через заросли дрока и дикого укропа, а затем потерял их из виду.
Доктор Базилио сидел в маленьком кресле, сделанном из деревяшек, выловленных в море. Он приходил сюда каждое утро и каждый вечер. Он ждал Мадемуазель.
Париж, первый день весны 1936 г.
Колокол церкви Сен-Жермен пробил восемь вечера. Комиссар Булар сидел в ванне и дул на мыльную пену, чтобы она островками плыла по воде.
В окошко на него смотрели два голубя.
В дверь ванной постучали.
— Ну что там, мама?
С самого 1878 года, с подросткового возраста, комиссар Булар не мог спокойно принять ванну. В семьдесят лет он почувствовал, что это ему осточертело.
— К тебе пришел какой-то человек, хочет поговорить.
— Мама, я сижу в ванне!
— Это срочно. Он уже в гостиной. И вид у него недовольный.
— Кто он?
Невозмутимым тоном мадам Булар спросила:
— Вы не могли бы повторить ваше имя?
Булар услышал короткое слово, произнесенное с русским акцентом:
— ВЛАД.
За дверью стоял Влад-стервятник, пряча в рукаве железный прут.
