Он сшивал животному кожу, словно это был рогожный мешок. И руки у него не тряслись. Спать хотел, вот и отказывал.
— А теперь вот таким вот фертом. Придержи-ка! — он наложил на шов кусок бинта с пахучей мазью.
Михалыч придавил его пальцами. Ветеринар оторвал кусок скотча и прижал вместе с бинтом к коже.
— Отличная вещь, должен сказать, — пояснил он. — Захочет оторвать — не оторвет. Даже если чесаться надумает… об забор. Знаю я этого брата…
Врач выдвинул доску: забирай скотину. И посмотрел на часы: полчаса прошло всего. И тут заметил на рукаве у Михалыча запекшуюся кровь.
— Извини. С людьми я не работаю. Но посмотреть могу… Повязку наложить необходимо, чтобы рану не инфицировать.
Намазал руку белым веществом, разорвал стерильный бинт и замотал рану.
— Навылет ранение. До свадьбы, должно быть, заживет. Но показаться в больницу обязательно. Где тебя?
— Читай газеты. Скоро напишут… И не переживай. Не бандит я. Могу предъявить удостоверение.
— Верю… — сказал врач, косясь на автомат.
Михалыч вынул из кармана деньги: сколько за услуги? Врач задумался. Интересный вопрос, сколько… Взять мало — себя обидишь. Взять много — откажут или обидятся и будут потом вспоминать нехорошими словами. Вот если бутылку распить… на троих? В самый раз будет. Тем более что со вчерашнего и впрямь томительно что-то.
— Кто третий-то будет? — изумился Михалыч.
— А хотя бы вот этот… — усмехнулся врач и показал в сторону Резидента. — Разве не может быть он третьим? Тоже ведь живая душа…
Кожемякин сунул руку в вещмешок. Там оставались две бутылки «Сибирских Афин», а также кусок копченой колбасы. Михалыч припас, но водка так и не пригодилась для охраны.
Они сели у палисадника на скамейку. Михалыч плеснул ветеринару в пластиковый стакан. Себе в походную кружку. Спасибо, добрый человек… Они выпили.
— О Коне Рыжем не приходилось слышать? — спросил Михалыч.
— Есть тут такой, — ответил врач, закусывая. — Хоромы себе отгрохал на косогоре. Две жизни собрался жить. Говорят, у него крупное дело в городе…
— Было… И он теперь сам тоже был. Наркотой занимался…
Михалыч поднялся.
— Спасибо тебе, что выручил. Может, все-таки возьмешь деньги?
Но ветеринар наотрез отказался. «Наркотой, значит, занимался… И теперь его не стало. Ну и дела…»
— Тогда я пошел…
Прохожий вывел коня и двинулся пустынной дорогой вдоль улицы. В конце поселка он свернул с дороги. Свернул туда, где и дороги-то нет. Так себе, проселок заросший. Сто лет по нему не ездили. Значит, так надо прохожему. Милиция спросит: не видел ли такого-то с конем на поводу? Ветеринар ответит: откуда! Целый день занят, воды выпить некогда, а вы говорите. Интересный тип встретился. Настоящий, прости господи, партизан… Почему-то, однако, с лампасами.
Глава 24
Это была прямая проселочная дорога, которой давно не пользовались. Зато здесь было намного ближе. Поэтому около полудня Михалыч прибыл в поселок. Иногда он садился на Резидента и продолжал путь верхом. Иногда слезал, когда тот начинал недовольно фырчать.
Материн дом оказался в порядке. Ящик забит газетами. Они валялись даже в палисаднике. Некому вынимать. Из ворот своего дома вышел Сашка Окунь.
— Живой, иуда?
— Толя, они же меня хотели…
— Иди, я тебя между глаз пожалею, гнида!
— Чо ты обзываешься?
— Тебя убить мало, шкура овечья…
Вот так. Только и всего: шкура овечья. А ведь эта «шкура» навела на след. Едва ушел. «Шкура» сообщила о местонахождении матери. А Толька готов простить этого двуногого. Как же! Они же его «хотели»…
— Я бы тебя заморозил… — проговорил Кожемякин. — Холодильник марать неохота…
— Прости, Кожемяка…
Руки у Михалыча опустились, когда он взглянул на Окуня. Может, и правда безвыходное положение было.
Он плюнул и отвернулся. У него много и других дел. Открыл ворота. Завел во двор коня и насыпал в корыто овса. Клюй, Резидент, чтоб шея толще была.
Потом набрал номер автобусной станции. Автобус отходил через полчаса. Быстро переоделся, оставив под мышкой «беретту», и выбежал из дома. Ему нужно успеть.
В этот же день он хотел возвратиться домой с матерью. Доехал до интерната для престарелых и инвалидов, а оттуда пешком на Половинку.
— Поехали, мама. Автобус через сорок минут уходит, — напоминал сын. — Поторопись.
— Я сейчас. Живой рукой манатки соберу…
Оказалось, у матери появились вещи. Ксения подарила ей новую кофту, юбку и платье.
— Идем же…
Михалыч переживал: автобус мог уйти раньше времени. Они вышли на улицу.
— Прощай, крестный. Помповое ружье оставь себе. На память.
— Ты чо так?
— В Москву опять забирают…
— Вон что… Тогда ни пуха…
Они обнялись. И дядя вновь сморщил лицо. Морщинки собрались вокруг глаз. Кажется, он собирался заплакать.
— Чуть не забыл. Женюсь я на днях, — произнес Михалыч и покраснел. — Так что двадцатого приезжайте оба в Матросовку. Будем гулять свадьбу. Заявление уже подали.
— А невеста кто? — дядя улыбался.
— Не скажу. Приедете — увидите. Вы должны ее знать. Из Дубровки она.
— Тогда ладно. Обязательно приедем. С Ксенией…
Кожемякин с огромной сумкой в руках шел впереди. Мать едва поспевала. К автобусу они все-таки успели…
На свадьбе громко кричали: «Горько!» Молодые поднимались из-за стола и целовались, исполняя прихоть гостей. Бутылочкин сидел рядом и хитро улыбался. Его здоровье не вызывало опасений, и лишь бледность напоминала о перенесенном недавно ранении. Рядом с ним сидела его жена, Елизарова Екатерина. Кажется, она не догадывалась, что мужа могли звать как-то по-другому. Тем более Бутылочкиным. Странно это для старшего прапорщика, хоть и в запасе.
Здесь же сидел подполковник Иванов в штатской одежде и тоже с женой. Подполковник временно исполняет функции начальника управления.
Начальники городских РУВД разинули рты от удивления: малоизвестного начальника сельского РОВД — и сразу начальником УВД. Точно, у человека блат появился. Наверное, в губернаторских структурах.
Иванов предложил Бутылочкину должность начальника вооружений, но тот отказался. Окончательно собрался крестьянствовать. У него теперь в распоряжении конь. Зять подарил. Резидентом зовут. Конечно, Бутылочкин еще молод и мог бы еще служить. Но он сыт войной.
— Го-о-рько-о!!
Молодые вновь поднимаются.
