– А как насчет наших требований? Может быть, вам следовало говорить с ними в таком же тоне? Вы пытались убеждать их по-дружески?
– Они не пойдут ни на какие уступки, – ответил Месснер. – У вас нет никаких шансов, неважно, сколько это еще продлится. Можете мне поверить.
– Тогда мы убьем всех заложников.
– Нет, вы этого не сделаете, – сказал Месснер и потер свой глаз. – Я сказал вам еще в первый раз, когда мы с вами встретились, что вы вменяемый человек. Даже если вы их убьете, это ничего для вас не изменит. Правительство еще меньше будет склонно вести с вами какой-то торг.
Снизу до них донесся голос Роксаны, которая спела какую-то музыкальную фразу, Сесар ее повторил. Потом они вместе повторяли ее снова и снова, и получилось очень красиво.
Бенхамин некоторое время слушал музыку, а потом, как будто услышав не понравившуюся ему ноту, ударил кулаком по шахматному столику. Впрочем, сегодня игра шла в другой комнате.
– Почему вы считаете, что это мы обязаны идти на уступки? Все считают, что мы должны сдаться только потому, что у нас за плечами долгая история всяких сдач и поражений! Я пытаюсь освободить известных мне людей из тюрьмы! Я не пытаюсь сесть туда вместе с ними. И у меня нет намерений отправлять в эти норы моих солдат! Я скорей предпочту увидеть их мертвыми, чем заживо погребенными!
«Ты скорей увидишь их мертвыми, – подумал Месснер, – и у тебя не будет шанса увидеть их заживо погребенными». Он вздохнул. Нет – такого места, как Швейцария, не существует. И времени не существует. Он находился здесь всегда и останется здесь навеки.
– Боюсь, что у вас осталось только два варианта, – сказал он.
– Переговоры окончены! – Командир Бенхамин поднялся со своего места. Кожа его пылала, словно произошедшее оставило на ней свои следы. Лишай все сильнее разгорался на его лице с каждым произнесенным и каждым услышанным им словом.
– Они не могут окончиться! Мы должны продолжать переговоры до тех пор, пока не придем к какому-нибудь согласию, таков приказ. Я умоляю вас подумать об этом.
– Месснер, а чем, по-вашему, я занимаюсь целыми днями? – Командир вышел из комнаты.
Гэн и Месснер остались одни в гостевой спальне, где заложникам, по идее, не разрешалось находиться без охраны. Они слушали тиканье изящных французских часов на стене.
– Мне кажется, что я больше этого не вынесу, – произнес наконец Месснер через несколько минут.
Не вынесет чего? Гэн считал, что все идет к лучшему, и не только для него. Люди стали счастливее. Посмотрите на них: вот они гуляют в саду! Вот они бегают, занимаются спортом.
– Ситуация патовая, – сказал Гэн. – И может оставаться таковой сколь угодно долго. Пусть они оставят нас здесь в покое, мы справимся.
– Вы что, заболели? – спросил Месснер. – Когда-то вы были здесь самым разумным человеком, а теперь сошли с ума, как все остальные. Вы что, думаете, что они превратят это место в зоопарк, будут носить сюда еду, брать деньги за билеты? «Смотрите, как беззащитные заложники и свирепые террористы живут под одной крышей и мирно сосуществуют друг с другом!» Это не может продолжаться долго. Кто-нибудь положит этому конец, и вопрос только в том, кто именно примет решение и возьмет на себя ответственность за издержки.
– Вы считаете, что военные уже разработали план?
Месснер посмотрел на него с состраданием.
– Если вы здесь, то это не значит, что весь остальной мир перестал существовать.
– Это значит, что они их арестуют?
– Это в лучшем случае.
– Командиров?
– Всех до одного.
Всех до одного – не значит, что в число всех должна попасть Кармен. А также Беатрис, Ишмаэль и Сесар. Перебрав в уме всех террористов, Гэн пришел к выводу, что не желает зла никому, даже хамам и дуракам. Он женится на Кармен. Он попросит отца Аргуэдаса скрепить их брак, чтобы все было законно, и, когда за ними придут, он сможет с полным основанием сказать, что она его жена. Но его брак спасет только ее одну, хотя для него она важнее всех. Для других он не мог придумать ничего. Неужели он дошел до того, что хочет спасти всех? Людей, которые столько времени держали его на прицеле и до сих пор не выпускают на свободу? Неужели он полюбил такое количество людей?
– Можем ли мы что-нибудь сделать? – спросил Гэн.
– Вы можете попытаться склонить их к сдаче, – сказал Месснер. – Но если честно, я совершенно не уверен, что даже это им поможет.
Всю свою жизнь Гэн работал над тем, чтобы правильно произносить раскатистое итальянское «р», причудливые сочетания датских гласных. Он помнил, как в детстве в родном Нагано сидел на кухне на высоком стуле и копировал американский акцент своей матери, чистившей овощи для обеда. Она закончила школу в Бостоне и говорила по-французски не хуже, чем по-английски. Его дед по отцовской линии в молодости работал в Китае, и поэтому его отец хорошо говорил по-китайски и изучал в школе русский язык. В детстве Гэну казалось, что языки можно переключать, как телевизионные программы, и он изо всех сил старался не ударить в грязь лицом. Он и его сестры играли не в игрушки, а в слова. Они читали и писали, составляли из существительных алфавитные указатели, слушали обучающие записи в метро. Он на этом не остановился. Будучи полиглотом от природы, он никогда не рассчитывал только на свой талант. Он учился постоянно. Он был рожден, чтобы учиться.
Но последние месяцы перевернули его жизненные установки на сто восемьдесят градусов, и теперь Гэн находил в забывании прежних знаний не меньше прелести, чем в накоплении новых. Теперь он так же усердно забывал, как прежде познавал. Он ухитрился забыть, что Кармен состояла в террористической организации, захватившей его в заложники. Это далось ему непросто. Он заставлял себя практиковаться каждый день и наконец смог увидеть в Кармен только женщину, которую он любит. Он забыл о прошлом и будущем. Он забыл свою страну, свою работу, забывал думать о том, что с ним станет, когда все завершится. Он забыл о том, что теперешняя его жизнь неминуемо завершится. И в этом забывании Гэн был не одинок. Кармен тоже ничего не помнила. Она не помнила запрета на установление эмоциональных связей с заложниками. Поняв, что забыть такие принципиальные установки ей так просто не удастся, она постаралась опереться на примеры других солдат. Ишмаэль ничего не помнил, потому что очень хотел стать вторым сыном Рубена Иглесиаса и работником в фирме у Оскара Мендосы. Он уже мысленно рисовал себе картины, как он делит комнату с сыном Рубена Марко и в качестве старшего брата ухаживает за ним и учит жизни. Сесар все забыл, потому что Роксана Косс сказала, что он сможет поехать с ней в Милан учиться петь. До чего же просто ему было представить себя на сцене рядом с ней и летящий к их ногам дождь прекрасных цветов. Командиры способствовали этой всеобщей беспамятности тем, что не замечали воцарившейся в доме атмосферы размягченности и любви. Это давалось им тем легче, что они сами хотели бы забыть очень многое. Например, что именно они завербовали всех этих молодых людей, вырвали их из семей под предлогом борьбы за правое дело и обещая им работу и возможности показать себя. Они хотели забыть, что президент страны проигнорировал прием, на котором они планировали его захватить, и что поэтому им пришлось изменить свои планы и взять в заложники совсем других людей. Но главное, о чем им не хотелось вспоминать, так это о том, что они не позаботились о путях отступления. Они все время надеялись, что какой-нибудь выход найдется сам собой, если они будут терпеливы и сумеют долго ждать. Зачем им было думать о будущем? Никто вокруг, казалось, тоже о нем не вспоминал. Отец Аргуэдас отказывался думать о будущем. Все приходили к нему на воскресные мессы. Он отправлял церковные таинства: причастия, исповеди; ему довелось даже читать заупокойные молитвы. Он заботился о душах обитателей дома, а все остальное не имело значения. Зачем ему в таком случае думать о будущем? Будущее совершенно не интересовало и Роксану Косс. Она достигла больших успехов в забвении всего того, что раньше считала очень важным, и менее всего думала о жене своего любовника. Она не думала о том, что он управляет в Японии целой корпорацией, или о том, что они не имеют общего языка. Даже те, кому не надо было ничего забывать, все равно забывали. Они жили мгновением и загадывали вперед не больше чем на один час. Лотар Фалькен думал только о беге вокруг дома. Виктор Федоров думал только о карточных партиях со своими друзьями и бесконечно обсуждал с ними свою любовь к Роксане Косс. Тецуа Като думал только о своих обязанностях в качестве аккомпаниатора и забыл о всех остальных. Слишком тяжелая работа – вспоминать о вещах, которых у тебя нет. Забывали все, кроме Месснера, чья работа заключалась именно в том, чтобы помнить, и Симона Тибо, который даже во сне мог думать только о своей жене.
