Но квартиру не сдали. Ее даже не отремонтировали, как обещал домовладелец. Она оставалась ничьей и одновременно местом странных сборищ, на которые являлись какие-то загадочные люди. Для Мунира наступили неспокойные, страшноватые времена. Куда подевался Бенжамен? Если он и взял с собой мобильник, то так его и не подключил. Звонили его родители с расспросами, но Мунир не смог им что-либо сообщить. А наверху по ночам раздавались шаги и голоса, машины и мотоциклы подъезжали к калитке во тьме, когда все приличные люди уже легли спать. Однажды, в три часа утра, сверху донесся шум драки, и Мунир не сомневался, что слышал женский крик, который и пробудил его от глубокого сна. И с тех пор Мунир почти каждую ночь не смыкал глаз, настороженно прислушиваясь к звукам и шорохам, а сердце у него громко стучало. Когда ему надоедало лежать, пялясь в потолок и напряженно размышляя, что могло приключиться с его другом и какой такой нечестивый бизнес затеял домовладелец в своих угодьях, Мунир включал радио, настроенное на «Международную службу новостей». Радио только добавляло ему беспокойства. Новости становились все хуже и хуже. Британское правительство, похоже, только и делало, что пресмыкалось перед президентом Бушем, поддакивая его воинственной риторике. Войска продолжали отправлять в Залив, готовя вторжение. Раз в неделю Мунир непременно ходил на салят альджамаат,[30]но теперь он часто вставал посреди ночи и молился в гостевой спальне, где исключительно с этой целью постелил коврик. В дуа[31]он просил Аллаха смилостивиться над людьми и не ввергать их в ужасную войну. Он произносил молитвы вслух, и когда слова, срываясь с губ, стихали, так никем и не услышанные, Мунир, лишившись друга, чувствовал себя бесконечно одиноким в бирмингемской ночи.
Мунир знал, что он не единственный, кто возражает против войны. Да что там, большинство британцев было на его стороне. Его немного утешили огромные митинги, состоявшиеся 15 февраля в каждом крупном городе. Он стоял плечом к плечу со своими согражданами, внимал зажигательным речам, хлопал, громко выражал свое согласие, а когда после митинга пришел домой и включил телевизор Бенжамена, то увидел, что в лондонском Гайд-парке собралось еще больше народу, прямо-таки безбрежная толпа. Но в глубине души он понимал, что премьер-министр не прислушается к этим протестам. Начавшийся процесс уже нельзя было остановить. История — чей конец за десять с лишним лет до крушения коммунизма был объявлен некоторыми философами, явно преждевременно, — медленно взбухала, чтобы превратиться в безжалостную гремучую реку, готовую выйти из берегов, и Мунир опасался, что этот поток подхватит миллионы людей и понесет их к неведомым испытаниям, которые они не в состоянии предотвратить.
В дом с наступлением темноты продолжали являться чужие люди, над головой гремели их шаги, когда они, тяжело ступая, поднимались или спускались по лестнице. Мунир раздумывал, не позвонить ли в полицию, но он ничего толком не знал о ночных посетителях и полагал, что в полиции от него отмахнутся. Но что-то ведь нужно было делать. Он поставил стул у окна гостиной, где теперь и просиживал вечерами, одним глазом глядя в телевизор, а другим на улицу. Ему было грустно. Ведь подглядывать в окно за прохожими — удел стариков; Мунир чувствовал себя очень старым.
* * *
Однажды вечером, примерно через неделю после февральских мирных маршей, город накрыл густой туман. Мунир, сидевший у окна и периодически подглядывавший в щелку между занавесками, не мог различить даже садовую калитку, находившуюся всего в пяти-шести ярдах от входной двери. Однако с улицы отчетливо доносился звук шагов. Кто-то уже минут пять топтался у дома. У топтуна была странная походка, спотыкающаяся, неровная. Возможно, это был не один человек, хотя голосов не было слышно. В конце концов Мунир решил выйти на разведку. Сняв с вешалки складной зонт — довольно увесистый и способный сыграть роль оружия, — он ступил в зимнюю промозглую мглу.
Вокруг янтарных уличных фонарей спиралью вился туман. Мунир обитал на тихой улице, вечером здесь даже машины не ездили, особенно в такую непогоду, и стоило Муниру закрыть за собой дверь, как он услыхал, что незнакомец, болтавшийся около дома, повернулся и пошел прочь. Мунир подбежал к калитке, напряг слух. Удалялся незнакомец торопливо, но казалось, что шагал он с трудом и словно прихрамывая. Вскоре звук шагов стих, невидимка пропал.
Этим Мунир не удовлетворился. Он решил немного покараулить у калитки. Вышел на улицу и присел на низкую ограду, отделявшую клочок его сада от тротуара. Кирпичная кладка заледенела; холод пронзил Мунира сквозь тонкую саржу штанов и растекся по ягодицам. «Так и геморрой заработать недолго», — подумал он, однако спустя немного времени привык к холоду и остался сидеть, слегка дрожа, но все же с удовольствием вдыхая сырой свежий воздух. Мунир имел привычку слишком сильно топить в гостиной и только сейчас понял, насколько душно у него в доме.
Вскоре он опять услышал шаги.
Он знал, что это тот же человек. Та же тяжелая, медленная, неуверенная поступь, напоминавшая походку старика. Появление Мунира спугнуло незнакомца, но теперь он, видимо передумав, возвращался обратно. Мунир замер, потом встал на ноги, вглядываясь в темноту и крепко сжимая в руке зонтик. Прошло несколько секунд, и он увидел человеческую фигуру, все еще слабо различимую за волнами тумана, — скорее даже не фигуру, но крупный черный сгусток с размытыми очертаниями. Шаги приближались, и тут Мунир сообразил, что это вовсе не старик и вообще не мужчина.
Это была женщина. Она шла медленно, но упрямо, целеустремленно, тяжело опираясь на палку, глядя вперед пронзительным, застывшим взглядом — словно какое-то встревоженное ночное животное, — но, похоже, ничего не видя. Одета она была в темно-коричневую искусственную шубу, едва прикрывавшую колени; мускулистые икры обтянуты шерстяными светлыми колготками. На голове у нее был платок, завязанный под подбородком, а на бледных щеках с толстым слоем пудры ярко выделялись пухлые губы, накрашенные темно-красной помадой. Но, несмотря на болезненно расплывшееся лицо, грузную фигуру, вид у нее был величественный и властный. Неповоротливость ее тела предполагала сильный характер, как и несгибаемое упорство, с которым она глядела прямо перед собой. Наблюдая, как это массивное видение выплывает из складок тумана, Мунир даже немного струхнул.
Женщина остановилась в трех шагах от него, опершись на палку и прерывисто дыша. Ее рыбьи глаза навыкате впились в Мунира. Отдышавшись, она спросила:
— Вы здесь живете?
— Да.
— А Бенжамен тоже здесь живет? Поскольку однозначно ответить на этот вопрос не представлялось возможным, а женщина явно нуждалась в отдыхе, сгоравший от любопытства Мунир предложил:
— Вы, кажется, немного утомились. Не зайдете ли ко мне на минутку?
Женщина отрицательно покачала головой. Она повторила вопрос, и Мунир объяснил, что Бенжамен жил по этому адресу до недавнего времени, но два месяца назад исчез и никто не знает куда. Он извинился, что не может сказать ей больше.
