Тео отвернулся.
— Аудиенция назначена через три дня, — едва слышно сообщил он. — Ты должна явиться ровно в двенадцать. — Не глядя на Лили, он накинул плащ и двинулся к дверям. — Мне… мне давно пора заглянуть в трущобы, проверить, как там обстоят дела, — бормотал он на ходу. — Боюсь, близится новая вспышка серой чумы. Нужно приготовить побольше лекарств…
— Тео… — мягко начала Лили, но доктор перебил ее.
— Увы, у меня совершенно нет времени на разговоры, — заявил он, надвигая на лоб треугольную шляпу. — Ты же знаешь, меня ждут больные.
Он так спешил расстаться с ней, словно боялся, что не выдержит и расплачется. Лили не знала, как утешить и успокоить его.
— Обещаю, Тео, я обязательно вернусь, — твердила она.
Доктор, который уже стоял в дверях, замер. Взгляд его был исполнен такой жгучей боли, что у Лили защипало глаза.
— Прошу тебя, Лили, никогда не давай обещаний, исполнение которых не в твоей власти, — медленно и раздельно проговорил он. — Ты можешь верить, надеяться… но не надо ничего обещать.
С этими словами он резко повернулся, вышел за дверь и растворился в толпе.
Лили проводила его глазами. Она так крепко сжимала маленький свиток, что печать врезалась ей в ладонь.
23
Тюрьма
Марка разбудил скрежет камней, трущихся друг о друга.
В течение нескольких мгновений он решал, стоит ли открывать глаза, и предпочел оставить веки плотно сжатыми. Балансируя на грани между сном и явью, он мог воображать, что заключенный в соседней камере расшатал одну из каменных плит пола и сейчас прокладывает тоннель, ведущий к свободе.
Но действительность настойчиво вступала в свои права.
Марк все отчетливее ощущал холод, испускаемый каменными плитами, на которых он лежал. Боль в затекших конечностях становилась все ощутимее. Он сознавал, что одежда его изорвана, а лицо и руки покрыты грязью.
Наконец Марк открыл глаза. Солнечный луч, проникающий сквозь узкое окно, освещал шершавые каменные стены и ржавые железные прутья, из которых состояла зарешеченная дверь тюремной камеры. Ржавые, но крепкие. Пока у Марка еще оставались силы, он отчаянно пытался выломать хотя бы один из них. Но бесплодное буйство быстро его истощило. Скудный тюремный рацион не способствовал бодрости тела и духа.
Как бы то ни было, решетчатая дверь давала ему возможность увидеть, что происходит в соседней камере. Скрежет продолжался, он становился все более громким и яростным. Подойдя к дверям, Марк увидал, что его сосед, откинув со лба сальные волосы, что-то царапает камнем на стене. Про своего товарища по несчастью Марк знал только, что его имя Гаст и что стены его камеры сплошь покрыты письменами. Можно было подумать, что арестант занимается какими-то вычислениями или ведет дневник. На самом деле Гаст наносил новые надписи поверх прежних, так что они утратили всякий смысл, даже если когда-то его имели. Одного дня ему хватало, чтобы исписать стены камеры сверху донизу. Бедняга не давал себе ни минуты передышки. Не удивительно, что он превратился в скелет, обтянутый кожей.
Марк закрыл глаза, твердо пообещав себе, что сегодня не станет наблюдать за возней этого безумца. Проблема состояла в том, что никаких других занятий у него не было. Глядя на Гаста, без устали водившего камнем по стенам, Марк хотя бы немного отвлекался от тяжких дум и воспоминаний.
— Ты знаешь, они его убили…
Марк не понял, откуда долетели эти слова. Открыв глаза, он увидел, что Гаст по-прежнему стоит к нему спиной. Впрочем, старый арестант давно уже взял за правило разговаривать сам с собой, не обращая внимания, слушают его или нет.
— Его разрезали на куски и продали на вес, точно телятину, — бормотал он себе под нос, перечеркивая только что написанное жирной линией. — Да, его тело им удалось разрезать на части. А вот его разум — нет. Он продолжал думать, несмотря ни на что…
Безумец резко повернулся и вперил в Марка полыхавший тусклым огнем взгляд. Марк невольно поежился. Ухмылка, скользнувшая по лицу Гаста, показалась ему зловещим оскалом. Странно было видеть, что у этого истощенного человека сохранился полный рот крепких зубов.
— Он всегда искал тех, кто наделен силой, — продолжал Гаст. — Тех, кто держит наготове отточенные ножи. Он знал, где нужно искать… Но звезды были против, и он находил лишь тени. Тени окружали его со всех сторон… — Гаст, шатаясь, побрел к противоположной стене. — Победа и поражение — это одно и то же, — бормотал он, едва ворочая языком. — Эти стены исчезнут, стоит им приказать. Разум покинул тело, ибо больше не желал ему служить… Он бродит по свету и ищет покупателя…
Марк перевел взгляд на свои босые ноги, закоченевшие от холода и покрытые блошиными укусами. Может, ему стоит продать собственный разум? Пожалуй, неплохая идея. Ничего другого у него все равно не осталось. Лишись он разума, его перестали бы терзать горькие мысли. Он забыл бы о том, что потерпел сокрушительное поражение.
Взгляд Марка упал на палец, на котором он прежде носил кольцо с печаткой. На коже даже сохранилась белая полоска, не тронутая солнцем. Он больше не имеет права ничего продавать и покупать. Арестанты лишаются своих личных печатей. В глазах властей они перестают быть людьми. Марк затряс головой, стараясь избавиться от невыносимых размышлений. Уж лучше слушать бред Гаста.
— Когда кончается начало и начинается конец? — вопрошал безумец, старательно выводя на стене камеры круг. — Есть ли грань между ними? Нет! Ибо всякое начало несет в себе свой конец. Или наоборот. Вот так-то! — Он хрипло расхохотался, охваченный непонятным торжеством. — Все на свете слова не имеют никакого смысла. Слова годятся лишь для того, чтобы скрыть смысл. Больше от них никакого проку…
Марк скорчился на каменных плитах пола и уткнулся лицом в обрывок старой мешковины, стараясь ничего не видеть и не слышать. Если бы это было возможно, он спал бы постоянно. Во сне время летело быстрее.
Звон ключей и тяжелые шаги тюремщиков заставили Марка вздрогнуть и насторожиться. Из коридора до него доносились голоса, но разобрать слов он не мог. Шаги стихли, потом раздались вновь, тихие, но уверенные.
На этот раз они сопровождались мерным постукиванием трости.
Марк отшвырнул мешковину и вскочил на ноги. Бросившись к зарешеченной двери, он увидел, что в коридоре стоит человек в длинном черном сюртуке. Сквозь прутья решетки он рассматривал Гаста.
— Снутворт? — окликнул Марк и поразился тому, каким низким и хриплым оказался его голос.
С тех пор как он разговаривал в последний раз, прошло несколько дней. Человек повернулся.
— Совершенно верно, мистер Марк.
Снутворт стоял не двигаясь. В тусклом тюремном освещении казалось, что под глазами у него залегли глубокие тени. Слабые отсветы солнечных лучей, проникающих сквозь узкие окна, играли на серебряном набалдашнике трости. Марк с нетерпением ожидал, когда же он заговорит. Но Снутворт молчал, устремив взгляд в пространство.
