И Канат наряжал меня в нашей мастерской в разные тряпки, чтобы писать маслом на холсте, а потом раздевал и целовал. А Железный Тюльпан отражался в зеркале — Рене заделал железную картину в богатый золотой багет, с тем, чтобы выставить ее в Гран-Пале на Всемирной Биеннале, и Канат захотел ее немножко подправить, ему не все в ней нравилось. А настоящий Железный Тюльпан, увы, уже находился в Гохране. Эксперты подсчитали, что алмазов в нем было на много миллионов долларов, и, естественно, такое сокровище не могло считаться ничем иным, как национальным достоянием, даже если оно и попало в Россию нелегально.
Игнат мужественно пережил мое замужество. «А жаль, — только и сказал он при встрече, когда я сообщила об этом ему. — Зачем тебе нищий художник. Голь перекатная. Тебе нужен был в жизни я, крутой бизнесмен». — «Чтобы тебя однажды убили, как Женю, из-за бабок, камешков, недвижимости или черт-те из-за чего, и я бы осталась богатой вдовой?» — грустно пошутила я. «Что ж, остаться богатой вдовой — это, знаешь ли, совсем не так уж плохо», - так же грустно отшутился он.
Люций долго не мог прийти в себя, после того, как ему сказали, кто я такая на самом деле. Он тряс головой и орал: «Врете, врете, моя золотая талантливая Любка всех вас еще к ногтю прижмет!» Когда до него наконец дошло, он отменил все свои гастроли и уехал на горный курорт в Швейцарию — переживать событие в одиночестве, на свежем воздухе.
Джессике, Фрэнку, Рите и Зубрику дали срок. Каждому — свой. На последней очной ставке Рита подожгла меня глазами и кинула мне в лицо: «Единственное, о чем жалею, — даже не о том, что не убила тебя, шлюха. О том, что не сорвала у тебя с шеи мое бриллиантовое колье. Оно мне дорого как память». Теперь Рита сидит в российской, совсем не фешенебельной тюрьме, и у нее есть время для разнообразных воспоминаний. О Джессике и Фрэнке я, с тех пор как их посадили, не знала ничего. Тяжко, должно быть, сидеть за решеткой в чужой стране. Там, у них, в американских тюрьмах, наверное, чисто и сытно, фрукты к обеду, волейбол на свежем воздухе, полезный труд, не особо обременительный. Какова наша родимая тюрьма, я знала по рассказам красноярской шпаны и московских вокзальных парней. Небо и земля, я думаю. Не знаю, еще не сидела.
Бахыт Худайбердыев исчез из Москвы безвозвратно. Его искали все службы и всеми способами. Подключали Интерпол. Пока не нашли. Розыск — долгоиграющее дело. Может быть, его выудят, как рака, за его тонкие усики, откуда-нибудь из Саудовской Аравии или из Венесуэлы. А вероятней всего, его не найдет никто и никогда. У него слишком много денег, чтобы купить себе жизнь инкогнито, под другим именем и с другим лицом, и слишком острый нюх на преследователей и волчий гон.
Мне не давал покоя только тот раскосый, похожий на Каната молодой человек, которого я однажды видела через стекло автомобиля на Садовом кольце, когда мы все, водители, томились в очередной занудной пробке. Я осторожно спросила Каната, есть ли у него дети — от жен или вообще от каких угодно женщин. Он покосился на меня, сгреб меня в объятия. Совсем близко от себя я вновь, в тысячный раз, увидела коричневое, раскаленное стоянием у мольберта, широкое блюдо скуластого худого лица, смоль веселых глаз, кипящую в узких, прикрытых эпикантусом щелочках. Сейчас его глаза всегда лучились счастьем. Прежде чем ответить мне, он стал целовать меня, и мы целовались долго, забыв, о чем говорили. Мы больше не курили опия — мы сами были друг для друга опием. Бамбуковые трубки, как память, висели, прибитые крест-накрест к стене нашей парижской мастерской. Отпустив меня, отдышавшись, улыбаясь, осторожно погладив пальцем мой шрам под подбородком, он сказал:
«Да, конечно, есть. Он был еще маленьким, когда я оставил его в Москве и эмигрировал в Америку. Меня же выслали в двадцать четыре часа, Аллуся. Ты знаешь, что это такое, когда тебя высылают из страны в двадцать четыре часа?»
«А ты видел его… ну, потом?.. Когда вернулся?..»
«Нет, конечно. — Он погрустнел. — Я бы мог прийти к его матери или позвонить ей, но кто знает, как бы она приняла меня, особенно в том состоянии духа и тела, в каком я был до… до нашей с тобой встречи, ведь у нее сейчас совсем другая жизнь, и я, скорей всего, был бы помехой, спицей в колеснице…»
«А я его видела. Когда ехала в машине. На Садовом. Я уверена, это был он. Он молодой, красивый и счастливый. И, верно, преуспевающий. Так что все в порядке. Он копия тебя».
Канат снова обнял меня. Снова его раскосые глаза оказались рядом с моими.
«Роди ты мне сына», - прошептал он мне, и снова горячие сухие пустынные губы нашли мои губы и слились с ними.
«…а китайские мастера научили тюркютов выделывать совершенно особые ножи, в виде железных рыб, птиц и цветов, и от тюркютов это искусство перешло к воинам Чингис-хана, и поговаривали, что это умение досталось китайским воинам от самих шаньюев, ибо знаменитый шаньюй Кат Иль-хан сам выковал однажды Железный Тюльпан с острым жалом внутри, которое поражало внезапно, при раскрытии лепестков, самых опытных воинов, видевших стрелу, летящую в спину, Третьим Глазом. Китайцы нападали с востока, кидани с юга, уйгуры с севера; тайное оружие пользовалось большим спросом. Когда-нибудь в мире начнется Последняя Война за Великую Степь. Опасно не явное оружие, а скрытое между лепестками цветка, между ладоней прекрасной женщины, луноликой и змеекосой. Кто живет далеко, тому дают плохие дары. Смерть всегда за плечом. Лучше лечь в землю, которую топчешь ты, о тархан».
* * *
Две девчонки с крашеными перекисью волосенками стояли, качаясь на непривычно высоких каблуках, около Казанского вокзала, стреляли глазами туда-сюда. Клиент не шел. Сегодня был невезучий день. Да еще вдобавок заморосил с неба холодный осенний дождь.
Та, что повыше, развернула зонт. Та, что пониже, с колечком пирсинга в ноздре, поежилась, выматерилась:
— Да, екнуться можно, к едрене матери, никого! Как вымерзли все! Ни один паршивый «мерс» на остановился! А ведь мы такие хорошенькие, Маргошка. Мы ведь такие аппетитные!
— Не говори, Лиззи, мы прямо устрицы в лимонном, ха-ха, соку… Только жрать и жрать… А где же, слышь, — Маргошка запахнулась в мини-плащик и ткнула локтем в бок подружку, — Любка Башкирцева?.. Ее ж не убили на том концерте, ну?..
— Не убили, ну… Я б с ней с удовольствием вино попила… Да не вышел дохлый номер… Говорят, за кордон свалила. Там лучше жить, неужели непонятно! Я вот в шлюхи лучше в Америку подамся. Амэрикэн бой, возьми меня с собой!.. — заголосила белобрысая девчонка с пирсингом в носу. Высокая закрутила над ней зонт, закричала:
— Сейчас полетим!.. Улетим без визы!..
— А что в той записке-то было?.. Ну, в той, которую она нам сунула тогда?..
— А пес ее знает!.. Белиберда какая-то, мать ее… Любовная бредятина, мужику одному… Адрес здесь, рядом, Рязанский переулок, я запомнила… Я уж давно ее порвала…
— Автограф Башкирцевой, дура!
— Случайно… В туалет нужна была бумажечка, ха-ха-ха…
