колени тут же подогнулись, в глазах поплыли черные пятна.
— Так-то лучше, — глумливо обрадовались у меня за спиной. — Спи, курочка, побегали и хватит.
Небо надо мной крутанулось, земля предательски дрогнула и поплыла, а затем мир провалился в темноту.
***
Крупное желтое солнце с фигурно изогнутыми лучами скалилось кривой вышитой улыбкой, вызывающей серьезные сомнения в его душевном здоровье. Десяток солнц поменьше брели стройным рядом по кайме, цепляясь друг за друга волнистыми лучами и напоминая то ли процессию слепцов, то ли торговый обоз, ползущий по бескрайнему заснеженному полю. Золотые круги на белом, всего одиннадцать штук, и ни одного без изъяна.
Новое место заключения оказалось не в пример комфортнее подвалов тюремного замка. Удивительно теплое, с гладко вытесанными, словно выплавленными из единого массива камня, стенами, лишенными не только швов кладки, но даже намека на трещины. Ни надписей, ни царапин, ни окон, если не считать таковым узкую и глубокую световую нишу, проделанную под самым потолком.
Неведомые строители не потрудились закрыть её решеткой. К чему? Шириной едва ли в ладонь и такой же высоты, она уходила в толщу камня на добрые полтора метра и открывала взгляду крохотный клочок неба да кромку горных вершин, затянутых серо-голубой дымкой.
Больше в камере смотреть было решительно не на что, ну, если не считать вышитого безумными солнцами покрывала.
Не знаю, сколько времени я провела в беспамятстве. Очнулась уже тут, заботливо уложенная на мягкий чистый лежак, застеленный бело-желтой скалящейся тряпкой. Из одежды на мне болтался только бесформенный жреческий балахон, не подпоясанный не то, что тонкой металлической цепочкой, но даже простым витым шнуром. Обуви тоже не было, благо, пол оказался приятно теплым, возможно, камера располагалась над кухонным помещением или же отапливалась каким-то иным хитрым способом.
Пять шагов вдоль, семь поперек. Низкая дверца в углу, без ручки, металлических скоб, смотрового окошка или отверстия для ключа. Мне не оставили ни единого шанса на взлом и побег. Впрочем, босиком и без нормальной одежды я бы все равно далеко не ушла: весна в городе, может, уже и наступила, но тут, в горах, снег лежит долго.
Сперва я лежала тихо-тихо, свернувшись клубочком. Во рту стоял отвратительный металлический привкус, но позвать охрану и попросить воды у меня просто не хватило духа. Однако время шло, никто не спешил вести меня на допрос, не угрожал пытками, да и вообще звуков снаружи не доносилось абсолютно. Через несколько часов я осмелела настолько, что встала и обследовала всю камеру, выглянула в окно, полчаса просидела, приложив ухо к двери, несколько раз перевернула и прощупала тюфяк в надежде найти в соломе хоть что-то полезное. Ни-че-го.
Очень хотелось есть, при мысли о воде пересохшее горло ощутимо саднило, и я все-таки решилась постучать в запертую дверь. Подождала, потом крикнула раз, другой, ударила в створку ногой. В ответ не донеслось ни звука: обо мне или забыли по неосторожности, или предпочли забыть нарочно. Кто меня увез, куда и зачем? Что с Максом, жив ли он, выбрался ли из огня, сумел ли сохранить свободу? Я от души выругалась и, вернувшись в свой уголок, провалилась в беспокойный сон.
Утро ясности не принесло: та же серая камера, тишина и одиночество. Минуты растянулись в часы, часы — в вечность. Пить хотелось постоянно, мысли путались, туманные образы из снов мешались с мрачными предчувствиями относительно своей дальнейшей судьбы. Смерть от жажды или безумие? Сложный выбор. Нет, всегда можно было попробовать расколоть голову о стены, но, боюсь, на это мне не хватило бы храбрости.
Не удивительно, что приходу тюремщика я обрадовалась, будто явлению самого Солнечного. Дверь отворилась беззвучно, а камеру, согнувшись едва ли не пополам, втиснулся мужчина. Настоящий великан: на полторы головы выше меня, широкоплечий, с огромными руками, низко посаженными бровями, узким лбом и неожиданно добродушными голубыми глазами.
— Пи-ить, — протянул он как-то неуверенно, сунув мне простую деревянную кружку с водой.
Я вцепилась в подачку мертвой хваткой, однако стоило мне сделать последний глоток, как здоровяк забрал посудину обратно.
— Си-иди-и, — снова протянул он, указывая на лежанку. — Молчи-и.
— Что происходит?
Он не ответил, будто не услышал, вышел из камеры, вернулся с тарелкой, полной всякой снеди.
— Еда-а.
Пахло восхитительно, в животе предательски заурчало — и я не стала цепляться за бессмысленную гордость. Вилки и ножа мне не предложили, однако на такие мелочи жаловаться точно не стоило.
— Кто вы? — что-то с мужчиной было не так, и я пыталась понять, что именно. — Как вас зовут?
Он слегка нахмурился, будто смысл моего вопроса от него ускользнул.
— Сюзанна, — я приложила руку в груди. — А ты?
— Бе-эт, — наконец отозвался он.
— Где мы, Бэт? Что это за место? И кто его хозяин?
Он поморгал, наклонился, рассматривая меня с выражением глуповатого недоумения, издал неразборчивый звук — и до меня вдруг дошло. Бэт пытался прочитать вопрос по губам. Таких, как он, я видела прежде лишь пару раз в жизни. Из-за врожденного отсутствия слуха им было тяжело научиться обычной речи, поэтому на жизнь приходилось зарабатывать простейшей физической работой вроде валки леса или расчистке полей от валунов. Некоторым, впрочем, неспособность подслушать и разболтать тайны хозяев давала шанс оказаться в рядах охранников или наемников.
Бэт, хоть и отличался завидным ростом, головорезом не выглядел. Я повернулась к свету и повторила максимально медленно и разборчиво:
— Отведи меня к хозяину.
Он помотал головой и добродушно улыбнулся:
— Си-иди.
— Тогда позови его.
— Не-ет, — его лоб нахмурился, выдавая не абы какие мысленные усилия, затем Бэт произнес: — Жди-и ту-ут.
Взял меня за плечо, сжал с такой силой, что ноги сами собой подогнулись, и я опустилась на пол. Бэт забрал тарелку и ушел. Лязгнул невидимый замок, я снова осталась одна, бессильно хохоча над собственными надеждами. Глухонемой глуповатый страж, который может пристукнуть пленницу одной рукой? Такого ни подкупить, ни уговорить, ни разжалобить. Идеально.
Опять потянулись долгие часы, а может, и дни ожидания. Тишина, неизвестность и одиночество убивали. Кривые солнечные лица, мои единственные собеседники и слушатели, казались демоническими рожами, шутки ради натянувшими маски божественности. Где-то там шумел реальный мир, плыли корабли, заключались сделки, плелись интриги. Карл уже, наверняка, в курсе случившегося. Он не бросит меня без помощи, да и Штрогге, если, конечно, выжил, не станет сидеть без дела. Возможно, обо мне вспомнит Камилла или даже адмирал. Это давало
