долларов компенсации за менее чем два года брака. Это хорошая сделка, если ты спросишь меня, особенно если учесть 10 миллионов долларов, которые ты уже потратила за это время.
Я видел, как ее мысли работали за ее глазами, и вдруг гнев исчез с ее лица, и ее выражение стало жалким, ее нижняя губа задрожала. — Амо, — прошептала она, проводя ладонями по моей груди. Она посмотрела на меня сквозь ресницы. — Ты не можешь так поступать со мной. Я твоя жена.
Она пропустила это мимо ушей, но я попытался выжать из своего сердца хоть каплю доброты и сказал: — Послушай, Крессида, ты не можешь сказать мне, что счастлива в нашем браке. Я тебе даже не очень нравлюсь. Может быть, ты думала, что любила, когда мы поженились, но не говори мне, что любишь до сих пор. Нам не о чем говорить. Ты хочешь продолжать жить несчастной жизнью?
Прошлое Рождество было худшим в моей жизни. Празднование с Антоначи было неловким и скованным. Ни тепла, ни чувства семьи, даже маминого праздничного настроения не хватило, чтобы улучшить ситуацию. Я был рад, что мне не придется проводить еще одно Рождество с Крессидой и ее родителями.
— Нам даже не придется больше видеться. Ты можешь оставаться в своей квартире все это время, если ты этого хочешь, можешь продолжать спать с другими женщинами, а я буду искать постоянного любовника. Мы будем жить отдельно. Однажды мы сможем использовать искусственное оплодотворение, чтобы я забеременела.
— И что потом? Когда появятся дети, мы вряд ли сможем продолжать жить в разных семьях. Дети заслуживают семьи и родителей, которые не презирают друг друга.
Она рассмеялась. — Почему? Мои родители не любят друг друга, и это сработало.
И посмотри, как это сформировало тебя...
— Они могут поехать в интернаты, тогда они не будут часто видеть нас вместе.
Я покачал головой. — Я не собираюсь отсылать своих детей или позволять им родиться в несчастном браке.
Крессида надулась и ушла, схватив бутылку шампанского. Она отпила прямо из нее, а затем шипела. — Не веди себя так, будто тебе есть дело до детей или кого бы то ни было. Ты не добрый.
И я тоже, поэтому мы с тобой подходим друг другу .
Пара, созданная в аду. — Я не добрый, ты права. Но если у меня будут дети, я хочу, чтобы они были в моей жизни.
Она оскалила зубы в снисхождении. — Думаешь, ты был бы хорошим отцом? Они будут ненавидеть тебя за то, что ты изменяешь их матери.
— Я не буду изменять матери своих детей, но это будешь не ты. — Я ничего не сказал о ее массажисте, хотя был почти уверен, что у нее был роман с ним. Доказательств не было, и она, вероятно, отрицала бы это. В любом случае, это было неважно. Я посоветовал ей найти любовника, и она последовала моему совету.
На ее лице отразилось осознание. — Есть кто-то еще. No hi
— Я тебе уже говорил.
— Было несколько женщин, с которыми ты трахался, думаешь, меня это волновало или я помнила?
У меня не было близости ни с кем, кроме Греты, с момента нашей первой встречи на ее ферме.
— Есть одна женщина.
Она издала пронзительный смех, ее лицо покраснело. — Это из-за нее ты не спал со мной целую вечность?
Я ничего не сказал. У меня было чувство, что обсуждение Греты с Крессидой только разозлит меня.
Она сжала бутылку шампанского перед своей грудью. — Ты был верен своему роману, но не жене?
Я сжал губы. Все, что я скажу сейчас, только ухудшит ситуацию и я уже сказал все, что хотел, не став тратить свое дыхание на большее. Она смотрела на меня, как ученый на жука, которого он пытается препарировать. — Это девушка со свадьбы, не так ли? Девушка Фальконе. То, как ты на нее смотрел... Я думала, мне показалось, но ведь нет, правда?
Я ничего не сказал.
— Ты думаешь, что любишь ее? — Она засмеялась. — Ты не способен на это.
— Крессида, больше нечего говорить. Мы разведемся и оба найдем счастье в другом месте. Я не буду добавлять в свою жизнь еще больше ошибок из-за одной ошибки из моего прошлого. Это заканчивается сейчас.
Она издала яростный крик и швырнула бутылку шампанского в мою сторону, и она разбилась о край мраморного приставного столика, отбросив на пол дорогую лампу Тиффани, которая разбилась на части, и отломив край мраморного столика.
Я сглотнул, пытаясь сдержать свой гнев, так как поклялся себе, что разберусь с этим спокойно.
— Ты можешь оставить этот дом себе. Он всегда был твоим. Как только документы о разводе будут подписаны, ты получишь пятьдесят миллионов.
Я повернулся и вошёл в холл. Затягивать этот разговор было бы бесполезно. Если у Крессиды будет время подумать над моим предложением, она поймет, что это лучшее решение. Она была привлекательной женщиной и найдет себе нового мужа.
Она, пошатываясь, пошла за мной и потянулась за хрустальной вазой из другого дорогого серванта в холле. — Ты думаешь, что сможешь откупиться от меня паршивыми пятьюдесятью миллионами?
— Как насчет семидесяти миллионов, это сделает твою очевидную сердечную боль более терпимой? — процедил я.
Ее глаза расширились, и она швырнула вазу в мою сторону. Она разбилась у меня под ногами. С меня было достаточно. Я подошел к ней и отбросил ее к стене. — Достаточно. Восемьдесят миллионов. Это мое последнее предложение, и тебе лучше принять его.
Ее глаза горели ненавистью. — Надеюсь, ты умрешь.
Я сурово улыбнулся ей. — Многие пытались. — Я отступил назад и вышел, зная, что это еще не конец. Крессида сразу же позвонила бы отцу, и он попытался бы собрать вокруг себя традиционалистов, чтобы заставить меня пересмотреть свое решение, чего не должно было случиться. Я бы развелся с Крессидой и женился на женщине, которую действительно любил. На женщине, которой я буду верен до конца своих дней.
Когда я вышел из дома, я почувствовал, что с моих плеч словно свалился огромный груз. Включил музыку, направляя машину к дому моей семьи. Рассказать Крессиде о своих планах было лишь первым шагом из многих, первым из многих трудных столкновений. Теперь я должен была рассказать отцу, хотя, возможно, Антоначи разговаривал с ним прямо сейчас.
Последним
