по Каньону, чтобы забрать свой диван. Я поначалу рассчитывала оставить его кому-нибудь – Кевину, или Риверу, или новому жильцу того жаркого дома – но у меня не было мебели. И хотя я могла себе позволить ее купить, я чувствовала, что эта вещь заиграет в моей новой стеклянной гостиной. Диван был броским, и мне его не хватало.
Когда я подъехала, Ривер бросал Курту палку. Парень заслонил глаза от солнца и улыбнулся.
– Джоан, – сказал Ривер.
Его улыбка была так красива, а манера держаться – такой легкой, что, даже просто оказавшись рядом с ним, я ощутила частичку покоя.
Ривер помог мне загрузить диван в пикап. В доме было жарко, как никогда. Без мебели в нем проявилось что-то дьявольское. Казалось, все, что случилось там, было нереальным. Видя свое прежнее жилище таким вот пустым, я могла заговорить себе зубы и заставить поверить, что я не теряла ребенка и не убивала мужчину в этом доме.
Ривер устроил целое шоу: перетаскивал диван на спине, как мифический Атлас. В прошлом я могла бы осыпать парня комплиментами, восхищаясь его силой. Но на сей раз я лишь смотрела в телефон, витая в облаках. Когда Ривер снова вошел в дом, я поблагодарила его, и он неуверенно застыл. Я повернулась и подошла к кухонному окну, у которого проводила столько времени, выглядывая вышедших на охоту койотов.
Молча и нерешительно Ривер приблизился сзади и поцеловал меня в шею – так, как делал в Шотландии Вик. Но когда это сделал Ривер, поцелуй ощущался как очищение. Я не повернулась, и он мягко поднял мои руки и прижал ладони к стене над моей головой. Переплел свои пальцы с моими. Мы занялись любовью, это было нежное и мирное завершение. Когда все кончилось, Ривер обнял мое тело, мы оба по-прежнему стояли. У него были такие сильные руки. Хороший способ распрощаться с этим домом.
Молодой человек хотел поехать со мной, чтобы посмотреть мой новый дом. Я сказала – может быть, в другой раз. Он немного обиделся, и до меня дошло, что истинная сила заключается в том, чтобы никого не любить. Это был последний раз, когда я спала с мужчиной. С гендером я покончила.
Все, чего я хотела, – это увидеть Элис, рассказать ей, чем завершилось мое детство, как наш отец встретил свою смерть. Я хотела рассказать ей, почему я прошла через этот мир в позе трупа. Я хотела знать, права ли была интуиция моей матери. Собирался ли мой отец бросить нас ради женщины, жившей над кухней, и ее нерожденного ребенка.
Я скучала по Элис так же сильно, как ненавидела ее. Я представляла, что она сказала бы, если бы я повела ее наверх и показала труп старика. Мне грезилось, как Элис небрежно проводит ладонью по его холодной груди и говорит: «Если честно, все правильно. Это был для тебя единственный выход».
Как бы это ни было презренно и незрело, я гордилась бы тем, что рассказала Элис, как все кончилось. Как приехали полиция и скорая помощь – хоть это и не имело смысла. Задушив Ленни, я столкнула его тело с винтовой лестницы. Он не долетел до ее конца, застрял посередине, руки повисли между балясинами, ноги болтались, точно у марионетки с перепутанными веревками. Там я Ленни и оставила. Сказала полицейским, что отсыпалась на втором этаже после выкидыша, и Леонард, вероятно, вошел в дом, как уже делал раз или два во время своих эпизодов, и я проснулась, ощутив его эрекцию задом, вскрикнула, он вскочил; развернулся, чтобы убежать, но споткнулся, потому что был стар и не в своем уме, и упал «вон туда», сказала я, безразлично указав место. Воздух в доме стал густым от запаха старой крови. Полицейским не терпелось оттуда убраться. Они ни в чем не усомнились.
Я не могла перестать думать и гадать, каким образом я вдруг стала настолько нуждаться в Элис. У меня вызывал отвращение тот факт, что разговор всегда вела я одна. У меня вызывало отвращение то, что я чувствовала себя полной только с ней, а она во мне не нуждалась.
Глава 36
Шли месяцы, и я становилась все менее и менее человечной, но в чудесном смысле. По крайней мере для меня чудесном.
Мой живот так и не опал. Я ела мало, и все же выпуклость была значительной. Кажется, мой организм держался за жир – это, как я слышала, порой случается после выкидыша. Опять же, я стала ужасающе малоподвижной. Бывало, целые дни проходили, когда я даже не давала себе труда причесаться.
Мне больше никогда не пришлось бы работать – по крайней мере, еще много лет. Оказалось, что часы Леонарда стоили не просто больше, чем вся его жизнь, но и больше, чем жизни его предков. Я отнесла часы к оценщику в Долине. Он был так потрясен, когда я выложила их на бархатную подушечку, что едва не лишился чувств, как мне показалось. Я могла бы отнести часы в другое место, чтобы получить второе заключение, но не стала. Оценщик вполне мог ободрать меня, как липку, но при такой сумме это на самом деле не имело никакого значения.
Я подумывала снова перебраться в Нью-Йорк, на Чарльз-стрит. Теперь я – невероятно! – могла себе позволить квартиру вроде той, принадлежавшей другу Бескрайнего Неба. Квартиру, по которой я сохла, – с деревянной сауной и толстыми белыми полотенцами в бельевом шкафу. Но я постепенно полюбила свой дом у океана. «Полюбила» – неподходящее слово.
Бóльшую часть дней я гуляла вдоль воды или сидела у края прибоя с закрытыми глазами, смотря кино внутри собственного мозга. Я никогда не надевала обувь. Я была женщиной-кошкой на песке. Псы пробегали мимо меня.
Мы с Элинор переписывались по нескольку раз в неделю. Мне были по плечу любые отношения, если они шли через текстовые сообщения. Она снова жила дома с матерью, которая плотно сидела на антипсихотических препаратах. Элинор сообщала мне, что Мэри целыми днями смотрит мультики. Повторы сериала «Трое – это компания».
Хотелось бы мне ее не любить, написала Элинор однажды.
Разлюбить никого невозможно, ответила я. Можно только возненавидеть.
Она слишком искалеченная, чтобы ее ненавидеть.
Сочувствую, ответила я.
Я тут думала, может быть, вырвусь отсюда, чтобы повидаться. Может быть, мы смогли бы поехать в Колд-Спринг…
Элинор писала что-нибудь в таком духе, и после этого я по нескольку дней избегала ее. Она всегда понимала. Сдавала
