Каким бы беспорядком это ни было и каким бы ни было в течение следующих сорока восьми часов, пока мы не покинем остров, эти выходные стали началом наших с Клейном отношений. Наших настоящих отношений.
— Может, мы с Клейном и начинали не совсем обычно, мам, но в нас больше нет ничего фальшивого. На самом деле…
Мама поднимает ладонь.
— Можешь не говорить мне. У меня есть глаза. Я вижу, как вы влюблены друг в друга.
Улыбка растягивает один уголок моего рта.
— Да?
Она медленно кивает.
— Да. Он одержим тобой. В хорошем смысле.
— Я тоже им одержима.
— Да, это так. Это приятно, не так ли?
Потягивая кофе, я спрашиваю:
— Так вот как ты относишься к Бену?
При упоминании Бена глаза моей мамы загораются.
— О, да. Да. Он… — она подыскивает слово. — Все, о чем я всегда мечтала.
Я пытаюсь кивнуть, чтобы поддержать ее, но мне странно слышать, как моя мать говорит эти слова, и что они не относятся к моему отцу. Не потому, что я считаю, что они должны быть вместе, но это просто странно.
— Сиенна сказала тебе, что выгнала меня со своей свадьбы?
Раздражение мелькнуло в маминых чертах.
— Да. И я сказала ей, что она поступила неправильно.
— Правда?
— Конечно, Пейсли, — ее брови сошлись посередине, и она смотрит на меня так, будто мое удивление ее смущает.
— Ты склонна думать, что Сиенна не может ошибаться.
Она хмурится.
— Это не так.
— Ты считала, что Сиенне можно встречаться с моим бывшим. Ты считала, что для нее нормально обручиться с ним. Ты считала приемлемым попросить меня устроить ее девичник.
Мама откидывается на спинку стула.
— Милая, ты не знаешь, что я думала. Ты меня не спрашивала.
— Я спрашиваю тебя сейчас.
— Мне показался странным этот выбор, и когда я спросила Сиенну, она сказала, что ты не против. Она даже сказала, что ты рада за нее. Честно говоря, в нашей семье было столько потрясений, что я почувствовала облегчение. Я не хотела, чтобы в жизни моих детей было еще больше боли. Но, — вздыхает она, проводя пальцами по волосам, — я должна была надавить. Я должна была позвонить тебе и спросить прямо. Мне жаль, что я не стала настаивать, Пейсли. Мне жаль, что я не присмотрелась внимательнее к твоему безразличному отношению.
У меня дыхание замирает в горле. Извинения? От моей мамы? Это правда?
Она поднимает один палец.
— Однако почему ты не сказала об этом раньше, Пейсли? Почему ты не сказала Сиенне, что ее отношения заставляют чувствовать тебя некомфортно?
Я тяжело вздыхаю.
— В этой семье, когда я высказываю свое мнение, меня прогоняют.
— Ты имеешь в виду своего отца, колледж и твой выбор профессии?
— Да, но дело не только в этом. Я наконец рассказала тебе о том, что папа изменил, и это разбило нашу семью. Сиенна и Спенсер обвинили меня, мама. Это повлияло на мои отношения с ними.
Она начинает спорить, но я прерываю ее.
— Они оба сказали мне, что хотели бы, чтобы я никогда ничего не говорила. Я годами носила в себе чувство вины за это. Годами. Поэтому, когда Сиенна сказала мне, что встретила Шейна, и я услышала счастье в ее голосе, я не могла ей отказать. Просто не могла.
— Чувство вины — сильная эмоция. Оно может заставить людей вести себя по-разному. Оно даже может заставить женщину долгие годы оставаться в несчастливом браке, когда она уже была готова уйти.
Я сжимаю пальцы вокруг своей чашки.
— Ты хочешь сказать…
Она уже кивает.
— Ты не разрушила наши с отцом отношения, сказав правду. Если уж на то пошло, ты дала мне выход, которого я давно хотела.
— Но… но… — бормочу я, не в силах составить предложение.
— Я поговорю с твоими братом и сестрой, милая. Я прослежу, чтобы они поняли, что ты не виновата, — она обхватывает мою руку. — Мне жаль, что ты так долго несла это бремя.
Не одно извинение, а два? Не знаю, что и думать об этом разговоре.
— И, — продолжает она, — если уж на то пошло, никто не верит, что у тебя есть чувства к Шейну, кроме Сиенны. И она верит в это только потому, что не может принять тот факт, что Шейну тяжело видеть тебя здесь, с Клейном.
— Папе тоже невыносимо видеть тебя с Беном.
Она закатывает глаза.
— Может ли он сделать это более очевидным?
Я смеюсь над маминой непочтительностью. Это та небольшая доля комедийной разрядки, которая мне нужна в этой атмосфере, отягощенной старыми истинами.
— Когда-нибудь, — говорит мама, поднимая чашку кофе и поднося ее к губам, — мы с твоим отцом сядем и поговорим по душам, но этот день не сегодня, — она подходит к раковине и ополаскивает чашку. — Мне нужно переодеться, чтобы поехать в клуб и начать готовиться к церемонии. Команда по макияжу и прическам скоро прибудет, и я иду первой.
Я чувствую резкий прилив боли и щепотку зависти, понимая, что не смогу стать частью этого семейного воспоминания. Что меня от него отгородили.
Мама быстро обнимает меня, застав врасплох. Физические прикосновения — ее последний язык любви.
— Все образуется, — говорит она и еще больше шокирует меня, чмокнув в подбородок.
Воспоминание всплывает в моей голове, и я спрашиваю:
— Это внезапно, но у тебя еще есть те платья «Холстон»?
Она вздергивает брови.
— Это внезапно. И да, у меня есть.
— А ты не хотела бы расстаться с одним из них? — я вкратце пересказываю историю Холстон и ее матери. — Холстон, вероятно, причина, по которой мы с Клейном сейчас вместе. Все это было ее идеей.
— Это прекрасный жест. Я с удовольствием пришлю тебе платье.
— Спасибо, мам.
Я возвращаюсь в тихий дом. Кофе уже сварен, но бабушки нет ни на кухне, ни в гостиной. Сиенны нет, а мальчики-подростки будут спать до полудня.
Что я буду делать в свободный день? Как заполнить свое время?
Во мне бурлит беспокойная энергия. Совсем скоро остров Болд-Хед останется в прошлом и займет место в моих мечтах и воспоминаниях.
Клейн открывает глаза, когда я вхожу в нашу спальню.
— Привет, — говорит он своим густым, сексуальным утренним голосом. — Что случилось с режимом ленивца?
— Я превратилась в то животное, которое проснулось рано и хочет, — варианты проносятся в моей голове, — прогуляться по пляжу.
— Чайка, — Клейн проводит рукой по всклоченным ото сна волосам.
Я решительно киваю, сопротивляясь желанию наброситься на него. Ранняя, утренняя прогулка по пляжу пропадет, если я уступлю своему желанию.
— Чайка. Хочешь пойти со мной?
