Он был горячий и сухой, а лицо во сне было чужим. Особенно в лунном свете. И болело сердце.
Когда Сожженный уезжал по экскурсионным делам, она брала на ночь в постель какую-нибудь из собак.
Сожженный ходил в церковь. А она не могла никуда ходить, ни в церковь, ни к его невыносимо заботливым родителям, ни в магазин, где пахло людьми и продуктами.
Вот и все события. Нет, было, конечно, еще одно. Даже не событие, а так… Событие-забытие.
Пробел.
Пробел.
36
Нет, вместо пробелов она лучше выложит что-то из своей будущей книги. Сколько она ее вынашивала. Даже во время беременности пыталась что-то… В основном сноски. А материалы интересные, сколько их собирала. Книга о… Там долгое научное название, она называла ее просто «Германорóссия».
Сожженный говорил, где-то это название уже видел.
Что он, вообще, сделал, чтобы помочь ей с этой книгой?
Иногда она даже спрашивала его совета. Как философа, как… Обычно это заканчивалось ссорой. Потом мирились. Чмокала его в ухо: «Ты же философ».
«Я не философ, я экскурсовод. Экскурсовод по философии».
Некоторые его мысли она всё же использовала.
Это были даже не его мысли, а… их совместные мысли. Его и ее. Даже больше ее, она долго носила их, обдумывала, придавала им научную форму. Делала сноски. А у него они были действительно какими-то экскурсоводскими. «Вот тут – такая мысль, тут – такая…» Так и бегал от одной мысли к другой. Водя за собой каких-то людей, одуревших от всех этих его мозговых достопримечательностей.
В нем была всего лишь одна двенадцатая немецкой крови. «С половиной», – добавлял он. Хорошо, с половиной… Не умел мыслить научно. И современную немецкую философию не принимал. «У них мысль марширует, а у меня – пританцовывает».
Она пыталась возражать. Да, в немецких университетах сейчас почти всё захватила аналитическая философия. Но есть другие мыслители и школы; французы, например. (Морщила переносицу, вспоминая.) Делёз, Фуко, Деррида. «У них мысль тоже марширует, – вскакивал он. – Только голышом». Размахивал руками, изображая марш. Она почему-то смеялась (смехушка в рот попала… извините, смешинка). «А я против того, чтобы раздевать философию! – Он плюхался на диван. – Во-первых, эта дама из хорошего, можно сказать, высшего общества. Во-вторых, – делал голос тише, – если ее раздеть, станет видно, что она – гермафродит, а это не очень красиво».
37
Но одну его идиотскую мысль она попыталась использовать. О рождении немецкой философии из танца.
Не просто танца, конечно, а из пляски. Пляски святого Витта.
Там. Та-та-там-там.
Шли первые недели ее беременности. Самарканд плавился, воздух превратился в кипяток. Горячая кровать. Горячие полы. Горячее пианино в гостиной.
Она пила, пила и пила. Она была мокрой от пота и слез.
– Самая известная вспышка произошла как раз в твоем Эрфурте, – говорил он, принеся ей попить. – Пятнадцатого июня тысяча двести тридцать седьмого года более тысячи детей и подростков в необычном судорожном танце вышли из Эрфурта и дошли до соседнего Арнштадта. Там они еще немного поплясали и повалились на землю.
Она пила и представляла это. Дети, падающие после пляски на землю. Дети.
– Добрые арнштадцы, – продолжал он тихо, – разобрали их на ночь по домам, а утром направили гонцов в Эрфурт. Там почему-то сразу не заметили ухода детей, а когда хватились, всю ночь провели в страхе и трепете. Детей на телегах доставили обратно в Эрфурт, те не могли сами идти. Многие из этих плясунов вскоре скончались. Выжившие всю оставшуюся жизнь страдали от дрожи в руках и ногах.
– Я слышала эту историю, – она поставила чашку на пол. – И что дальше?
Нет, эту историю она не слышала. Но ее раздражала его улыбка. Да, вот эта улыбка. Сейчас он, правда, не улыбался и смотрел на нее серьезно, даже слишком серьезно.
– При чем тут философия, спрашиваю?
Снова хотелось пить. Она подняла чашку с пола, но чашка была пуста.
– Помнишь, я рассказывал тебе о Руми?
– О ком?
– Джалаладдин Руми, тут есть улица его имени, ты тогда спросила…
– Принеси еще воды… Ну и при чем здесь Руми? Он бывал в Эрфурте?
Выходя из комнаты, Сожженный остановился:
– Нет, до Эрфурта он не добрался. Что ему там было делать? Он бежал отсюда, из Средней Азии, долго странствовал вместе с отцом, осел, наконец, в Конье… да, Турция, – уловил ее вопросительный взгляд.
– Я там была.
– Проходя мимо лавки чеканщиков по золоту, неожиданно пустился в пляс. Я тебе не рассказывал об этом?
– Я хочу пить.
Сожженный вышел. Она подняла голову:
– Дорасскажи уже.
– Сейчас налью… – донесся с кухни его голос.
Появился в дверном проеме, держа графин с водой. Осторожно налил.
– Ну… Руми… Дети… – выпив, попросила взглядом, чтобы налил еще.
– Руми жил в то же самое время. Он был современником пляшущих эрфуртских детей, понимаешь?
– И какая связь?
– Такая. Это было проявлением одного и того же. Одной и той же одержимости. Или болезни.
– Какой?
Он потер лоб.
– Массовые танцы. Массовое стремление к танцу… Да, человек всегда танцует, во все эпохи и эоны. Но бывают такие особенные времена, – снова потер лоб, – когда эта жажда танца охватывает огромные толпы, какие-то конвульсивные и одновременно плясовые движения… сейчас…
Закашлялся. Она слегка постучала по его потной спине.
– Обычно это бывает перед войнами… большими вой…
– На, попей.
Он сделал несколько глотков и лег на пол. Он иногда во время разговора вдруг ложился на пол. Или ходил по комнате, но это ее раздражало. А ему нужно было ходить, разгонять кровь мысли. Ходить, двигаться, перемещаться. Там. Та-та-там-там. Он как-то сказал, что у него «мозги в пятках». Пятки у него были жесткие и серые.
– А это было время больших войн. – Он протянул ей снизу пустую чашку. – Время Крестовых походов. Когда эрфуртские детишки плясали и падали без сил… В это же время на севере шло усиление Ливонского ордена и его первые стычки с русичами. Через двадцать с небольшим лет они двинутся на Новгород… Понимаешь, в ливонских войсках могли быть те самые подросшие дети или их ровесники. Немцев в прибалтийских землях еще почти не было, людской поток шел из Германии, корабль за кораблем.
– Хорошо. – Она помолчала. – Хорошо, а на Руси? На Руси же тоже были какие-то танцы, хороводы…
– Танцы были. – Он сел, отряхнул спину. – Танцы были всегда. Но я сейчас не просто о танцах и плясках – а о плясовой одержимости.
– Не кричи.
– Какие-то языческие пляски были, по праздникам, – заговорил тише. – Но вот чтобы… Да, была одна история про монаха из Киево-Печерской лавры, но
