– Но без зонтика, – продолжила Ева. – Неизвестный снайпер с расстояния больше километра попал чиновнику в шею, причем выстрел оказался хорошо выверенным и смертельным.
– Вы знаете? – удивился Кнур.
– Как видите, – усмехнулась Ева, – есть и в делах нелегалов утечка информации. Нам, снайпёрам, – вскинула она голову и дернула указательным пальцем кончик носа вверх, – этот пример приводили на занятиях об уязвимости охраняемого объекта. Но мы отвлеклись. Если все нелегалы – категорически исполнительны, хорошо обучены и надежны, что тогда подразумевается под «проявлениями внутреннего протеста»?
– Это когда человек начинает искать возможности самоунижения или самовозвышения. Да вы лучше спросите у специалиста. Которая еще в ванной, – уточнил Кнур.
– То есть пытки и членовредительство на допросах – это попытки…
– Самоунижения, – подхватил Кнур. – Да вы, наверное, уже прочли несколько досье, – кивнул он на монитор. – Это возможность написать потом на самого себя докладную о плохом поведении или просто впасть в раскаяние от того, что забил насмерть ближнего своего. У человека, постоянно живущего чужой жизнью, интимность страданий и ненависть к себе после подобных срывов заменяют внутренние переживания простого обывателя по поводу поломанной машины или измены жены, например. Так говорят специалисты.
– Что же тогда – самовозвышение?
– Это – со следующей туркой, – пыхтя, встал Кнур. – Есть предложение переместиться на кухню. Ваш созерцатель, похоже, сейчас уйдет в школу.
– Что вы ищете? – спросил он в кухне, когда Ева, мешая ему разбираться с кофемолкой, начала шарить в столе. Вдвоем они не помещались между столом и плитой.
– У меня был литровый ковшик.
– Фу-у-у, это будет невкусно, – возмутился Кнур. – Остывает, и еще весь интим пропадает.
– Интим?!
– Маленькая турка на две чашечки – это очень интимно, не находите?
– Как хотите, – развела Ева руками.
– Так вот… Ничего, что я у плиты и к вам спиной? Мне известны только два случая самовозвышения. Когда нелегал, специализирующийся на взрывах, начал подкладывать взрывчатку и оформлять сам взрыв так виртуозно, что заранее мог оговорить с точностью до минимальной погрешности количество убитых ею. К примеру, случай семьдесят восьмого года, когда направленным взрывом были уничтожены две запланированные жертвы в большом магазине, и больше никто не пострадал серьезно. Еще был человек, который так тщательно отрабатывал убийства, что даже наши эксперты перестали верить, что это не несчастные случаи. Вместо одного выстрела в толпе он обхаживал свою жертву, изучал все ее повадки, привычки, медицинские карты и тщательно скрываемые слабости. И начинал анонимно – это важно! – контролировать поведение жертвы, навязывая ей определенную игру. В девяносто первом в Вене от сердечного приступа и, прошу обратить внимание, в присутствии свидетелей скончался один уважаемый адвокат. Говорят, он очень испугался обыкновенной мулатки-официантки, которая подала ему бокал. Испугать человека до смерти, находясь далеко от него и имея алиби, – вот пример красивой и тонкой игры самовозвышенца.
– А к какой категории вы относите коллекционеров отрезанных ушей или мизинцев? Кто, по-вашему, вырезает из человеческой кожи рисунки и потом хранит эти аппликации в альбомах?
– О, это просто ничтожные клептоманы, не уверен, что нелегал способен на такое. Ведь это значит – обрасти порочащей его информацией, угадываемым стилем.
– Я больше не буду. – Ева убрала свою чашку, когда Кнур перенес с плиты на стол пятую кипящую турку.
– Жалеете, что пригласили меня? – хитро прищурился он.
– Жалею, – кивнула Ева. – Вы все знаете, да?
– О чем?
– Кто убил вашего агента в театре. Вы знаете и издеваетесь надо мной?
– Клянусь, – Кнур приложил к груди огромную пухлую пятерню. – С чего вы взяли? Постойте, нелегалы? «Отклонения»?.. Нет, я пока ничего не понимаю. Очень ценю ваши внешность и ум, но вы же не доведете мою мужскую восторженность и зависть до абсурда унижения!
– Зависть?! – подалась через стол Ева.
– Это что касается сочетания у вас внешности и ума.
Ева резко встает, идет к себе и включает принтер. Кнур смотрит на принесенный ему лист с недоумением.
– Это ваша подпись? – Ева показывает пальцем, нависая над Кнуром.
– Похоже, моя.
– Дело номер двадцать пять, агент Бобров. Вы выправляли ему стаж работы и возраст!
– Почему вы кричите? – Кнур достал очки, медленно нацепил их и уставился снизу на Еву через стекла.
– Шесть лет назад вы лично отрабатывали это дело и подготовили на подпись вышестоящему начальству бумаги о выправке возраста и стажа работы нелегалу Боброву.
– Ну и что, – пожал плечами Кнур. – Я припоминаю, что вел тогда отдел по охране и защите информаторов и свидетелей. Вполне возможно, что мое начальство воспользовалось связями через этот отдел, чтобы утвердить легенду какого-то нелегала, пожелавшего вернуться в Россию после перестройки.
– По этой бумаге получается, что агент Бобров имеет непрерывный стаж в тридцать лет. Тридцать лет службы в одном месте.
– Вероятно, так и получается, – уставился в бумагу Кнур. – Ему надо было закрыть пробел в двенадцать лет, мои сотрудники подготовили необходимые справки, что Бобров не увольнялся, а просто находился в долгосрочной командировке, поэтому стаж не прервался. Действительно, ему уменьшили возраст при подработке чужих документов. Кстати, почти все нелегалы-зарубежники числятся проживающими здесь, они исправно получают пенсию либо зарплату в каком-то месте работы и платят за жилье. Чего вы так разволновались?
– Место работы нелегала Боброва. Третья строчка сверху.
– Место работы… Театр оперы и балета имени… Позвольте! – Кнур застыл, глядя перед собой. – Театр оперы и балета?
– Некий Бобров работает под прикрытием вашей организации в том самом театре. Кто этот человек?
– Понятия не имею! – возмутился Кнур. – Мне нужно позвонить.
– Давайте обсудим все до конца, потому что мне тоже нужно позвонить. Пока мы не позвонили и не испортили наши теплые и дружеские отношения, пока еще осталось немного зерен, я предлагаю вам мир и дружбу, полковник. – Ева придвинула Кнуру по столу пакет с зернами кофе. – Чайник включить?
– А коньячку у вас не найдется?
– Нет. Есть остатки водки.
– Годится, – кивнул Кнур, когда рассмотрел бутылку, которую Ева вытащила из-под кровати Далилы и принесла ему в кухню. – Мы не можем продолжать этот разговор здесь, – задумался он, разглядев сквозь стеклянную дверь кухни Осокина в коридоре. Сидящего в той самой позе, в какой его оставил Кнур, только голова свесилась и иногда слышался легкий всхрап.
– Я никуда не пойду. Не нравится кухня, можем устроиться у меня в комнате. Там, кстати, техника под рукой.
