Мы все толпились под огромным навесом и, глядя на сгущающиеся тучи, я думал, что дождь нам не страшен.
— Долой учителей — оборотней! — орал Памфилов, вошедший в роль Ленина на броневичке.
Даже Гаечка осмелела и кричала вместе с ним, вскидывая кулак в такт словам.
Наш протест привлек Бузю, который мыл машины неподалеку, и по просьбе Бори он притащил старую замызганную куклу с выколотым глазом, из которой мы сделали повешенного. В общем, народ тусовался и веселился, менты поглядывали косо, но никого не трогали.
И вдруг Гаечка, которая вошла в раж и выкрикивала лозунги, замолчала. Втянула голову в плечи и сперва попятилась, ощетинившись, будто кошка, заметившая на своей территории чужака, а потом выпятила грудь и шагнула вперед. На кого она так среагировала? Я обернулся и увидел бучиху Ольгу, которая привела Карасиху, заклятого врага Саши, а где Карасиха, там Шипа и замызганная Москва. К сестре подскочил Карась и принялся взахлеб рассказывать о наших успехах.
Карасиха заметила Гаечку и тоже напряглась. Я вклинился между ними.
— Девчонки, спасибо, что пришли. Мы делаем общее дело, потому прошу забыть о прошлых обидах хотя бы на время.
Гаечка фыркнула и отвернулась, скрестив руки на груди. Настроение у нее резко ухудшилось.
— А че такого? — не поняла Ольга.
Пришлось объяснять:
— Заворотнюк долгое время относилась к Саше… не должным образом и отказывалась признавать свою неправоту.
— А причина? — спросила Ольга.
Я пожал плечами. Карасиха набычилась. Видимо, Ольга была смотрящей их класса, потому шагнула к девчонкам и потребовала объяснений:
— Причина⁈
— Она нам дули тыкала в окно, — проблеяла Москва.
— Да нет причины, — спокойно сказала Гаечка. — Они решили, что я лохуха, вот и все. Пришлось объяснить им, что это не так.
Ольга хохотнула.
— Теперь быстро помирились. Ну?
Гаечка скрестила руки на груди. Карасиха пробурчала:
— Мы были неправы. Ты нормальная.
— И? — прищурилась Саша.
— Мы типа сожалеем, — косясь на Ольгу, сказала Шипа, — и больше так не будем.
Гаечка самодовольно улыбнулась.
— Ладно уж, и я не буду бить ваши морды.
Карасиха пропустила реплику мимо ушей, но близко к Гаечке эта веселая троица не подходила. Последними явились представители одиннадцатого класса: Наташка, Чечурина, еще две девчонки и Кузя, длинный и нескладный Олег Кузнецов.
Когда все собрались, площадка под навесом у входа в администрацию была полностью заполнена, мы выстроились с транспарантами. Сменяя друг друга, громогласные Лихолетова и Памфилов выкрикивали лозунги, остальные повторяли хором.
Часа через три после начала наш пикет все-таки привлек внимание коммунистов. Женщина с рупором наблюдала за нами, стоя под молоденьким платаном. Наконец она решила подойти, устремилась к нам, я двинулся навстречу, встретил ее у нижней ступени:
— Здравствуйте.
Она поглядела без интереса, пришлось объяснять, что мы затеяли:
— Я организатор этой акции. Мы протестуем против назначения на должность директора некомпетентного человека.
— Ты? — не поверила она и принялась взглядом выискивать взрослых. — Кто главный? Хотелось бы переговорить с ним.
— Он перед вами, — улыбнулся я и решил воспользоваться ее замешательством, прикинуться дурачком: — Вы же тоже за справедливость? Можете одолжить рупор минут на десять?
Не дожидаясь ответа, я протянул к нему руку:
— Ненадолго. Пожалуйста! Разве компартия не хочет помочь детям?
Она и сообразить не успела, как громкоговоритель оказался у меня, я взлетел по ступеням наверх и прокричал в рупор:
— Товарищи! Дамы и господа! Мы, ученики семнадцатой школы, обращаемся к вам! Не оставайтесь равнодушными к нашей беде!
Прохожие начали оборачиваться, старушка с авоськой остановилась и вытянула шейку. Охваченный азартом, я говорил и говорил — о том, какое сейчас страшное время, о молодежи, потерявшей ориентиры, о голоде и неуверенности в завтрашнем дне.
Все больше и больше останавливалось людей. Поймав волну моего вдохновения, они настраивались на нее, и каждое мое слово отдавалась в их душах. Мы были единым целым — вот она, сонастройка! Когда ты больше не один, и не будешь один, все вокруг — друзья и единомышленники, готовые подставить плечо. Все мы — сила. Могущественная и созидательная. Мы растворяемся друг в друге, и малое становится частью великого. И непонятно откуда берутся правильные слова, какие не отыщешь в другое время.
Вспыхнула красная кнопка «Аттеншен», и меня будто столкнули на землю, и вот стою я, маленький и ничтожный, с рупором. Опасность! Потому что именно эта сила превращает человека в лемминга и заставляет жертвовать собой, во имя добра творить страшные вещи.
Она такая могучая, что в ней легко раствориться и потерять себя! Вот так воспаришь — а потом хрясь! И валяешься пережеванный, с поломанными костями, никому не нужный и использованный.
Я путанно закончил речь тем, что коррупция коснулась и учителей, и вот мы вынуждены защищать своего хорошего директора, а нас не хотят слышать.
Последние слова я произносил через силу, они будто бы прорывались из горла с трудом и боем. Смолкнув, я вернул громкоговоритель коммунистке, шепнув:
— Спасибо.
Памфилов исступленно зааплодировал. Женщина-коммунистка — тоже. Наши подхватили, им ответили люди на площади, охваченные чем-то наподобие религиозного экстаза.
— Меня зовут Мария, — представилась активистка, разглядев во мне очень полезную деталь своего плана. — Предлагаю нам объединить усилия. Коммунистическая партия — с молодежью!
— Спасибо за поддержку, Мария, — улыбнулся я и ничего не пообещал, развернулся и побежал к своим, а если конкретно — к Юрке, и объявил обеденный перерыв.
Спрятавшись за спинами, Каюк открыл сумку, налил полчашки чая. Я выхватил пирожок — крупный и тяжелый.
— С индюшатиной, — гордо объявил Юрка.
А дальше мы, сменяя друг друга, ели пирожки и пили горячий чай из одной чашки. Как и обещала, Наташка раздавала жвачки, и все были счастливы, особенно младшие, потому что человеку нужно быть не просто сытеньким, но и — частью чего-то большого и правильного. Даже Гаечка и Карасиха не крысились друг на друга. Подкрепившись, они отошли в сторонку, и Саша на Шипе показала, как правильно делать удушающий.
Потом пришли журналисты, причем они представляли три разных издания. Друзья с удовольствием фотографировались для статьи и говорили то, что уже было сказано много раз. Слова отскакивали сами, я все время упоминал Ольгу Ройзман, которая обещала помочь, и натравливал журналистов на нее, но в седьмой кабинет никто так и не пошел. А может, я просто не заметил.
Видимо, журналисты стянулись на коммунистов, а
