Вы просто компрометируете своих руководителей, приписывая им намерение вопреки рассудку и здравому смыслу сорвать Конференцию…
В этот момент дверь в читальню распахнулась, и появился Чарли Брайт. Уже с порога он крикнул:
— Хэлло, ребята! Имею сообщение исключительной важности. Заседание Конференции отменено!
Мгновенно прекратилось шуршание газетных страниц. Взоры всех, кто был в читальне, обратились к Брайту. Несколько секунд длилась тишина. Затем посыпались вопросы:
— Как?
— Почему?
— Совсем отменена?
— Откуда ты узнал?..
Брайт сиял самодовольной улыбкой. Он явно наслаждался тем, что привлек к себе всеобщее внимание.
И тут-то Воронов услышал насмешливый вопрос Стюарта:
— Так как же? Наша договоренность вступает в силу?
— Подите вы к черту! — сквозь зубы произнес Воронов, встал и, в свою очередь, спросил Брайта: — Где ты подхватил эту сплетню?
Брайт только теперь заметил Воронова и ответил обиженно:
— Осторожнее на поворотах, Майкл-бэби! Тебе всюду мерещатся сплетни да провокации! Что ж, если хочешь совсем остаться в дураках, то поезжай в Бабельсберг и узнай в русской протокольной части, состоится ли Конференция.
Воронов, еще сам не сознавая, что будет делать в следующее мгновение, подчиняясь непреодолимому импульсу, быстро подошел к Брайту, вытолкнул его за порог, следом вышел сам и закрыл за собой дверь.
— Если ты сейчас же не скажешь мне, — медленно произнес он, сжимая кулаки, — откуда ты взял, что…
— Да ты просто бешеный какой-то! — воскликнул, отступая, Брайт. — Что я такого сказал? Ну, сегодня у Джейн оказался свободный день. Я спросил ее — почему? И она ответила, что американская протокольная часть официально извещена, что заседание Конференции отменяется. Ну?.. Чего ты еще от меня хочешь?!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
УЛЬТИМАТУМ
В полдень 29 июля после соответствующего предупреждения в «маленький Белый дом» в сопровождении переводчика Голунского приехал Молотов.
Он сообщил ожидавшим его Трумэну и Бирнсу, что генералиссимус Сталин чувствует себя не совсем хорошо и врач не рекомендовал ему выходить из дома. Поэтому он не смог выполнить просьбу президента и приехать к нему сам. Не сможет товарищ Сталин быть и на заседании Конференции, назначенном на четыре, часа дня.
— Жаль, что сегодняшнее заседание не состоится, — сказал Трумэн. — Но прежде всего мне хотелось бы выразить сожаление по поводу болезни генералиссимуса. Надеюсь, ничего серьезного?..
По приглашению Трумэна все поднялись наверх, в его кабинет. Здесь, помимо письменного стола, в правом от двери углу находился круглый стол из красного полированного дерева, окруженный стульями с высокими спинками. К нему Трумэн и пригласил широким, гостеприимным жестом Молотова и его переводчика.
Как только все расселись, дверь кабинета распахнулась, и негр-слуга в красной короткой курточке с блестящими пуговицами и черных брюках с желтыми лампасами вкатил небольшой столик на колесах. Стеклянная поверхность столика была сплошь уставлена бутылками с разноцветными этикетками. Они окружали серебряное ведерко с кубиками льда, высокие стаканы и рюмки овальной формы.
— Что предпочитает мистер Молотов? — с улыбкой спросил Трумэн. — Шотландское виски? Или американский «Бурбон»? Джин с тоником? Или, может быть, русскую водку?
Молотов как-то недоуменно посмотрел на столик, потом перевел взгляд на Трумэна и произнес по-английски:
— No.
— Что ж, — добродушно развел руками Трумэн, — тогда и мы не будем. Пусть царит в этом доме трезвость!
Он сделал знак лакею тыльной стороной ладони по направлению к двери. Тот быстро выкатил столик из кабинета и плотно, но бесшумно закрыл за собой дверь.
Трумэн снова посмотрел на Молотова. Улыбка не сходила с лица президента.
Да, он считал необходимым хотя бы немного расположить к себе этого человека в темном костюме, в белой с накрахмаленным воротничком сорочке, с лицом, которое, по наблюдениям Трумэна, никогда не посещала улыбка, и в пенсне, которое во всем мире давно уже вышло из моды.
У Трумэна были основания думать, что Молотов не питает к нему симпатий. И не только из-за перепалок за столом Конференции. Он не сомневался, что советский нарком конечно же не забыл той первой, вашингтонской встречи в Белом доме, когда президент сделал попытку разговаривать с ним как с мальчиком или, во всяком случае, как с одним из своих подчиненных.
Теперь надо было исправить эту оплошность. Исправить не потому, что Трумэн осознал бестактность своего тогдашнего поведения, и, разумеется, не потому, что вдруг проникся симпатиями к Молотову. Нет, дело было в другом. Трумэн знал, что Молотов является в своем роде «alter ego» Сталина и что разговор с ним — это почти то же самое, что и разговор со Сталиным. «Почти» — потому что Сталин мог решать. Молотов же только докладывать ему, может быть, что-либо рекомендовать, но главное — выполнять указания.
Трумэн не сомневался, что каждая сказанная им сейчас фраза, каждая его интонация, даже, наверное, жесты, будут в точности переданы этим человеком Сталину.
— Нам хотелось бы, — сказал Трумэн, сплетая пальцы, на одном из которых тускло поблескивало обручальное кольцо, — обсудить с генералиссимусом важный вопрос, касающийся Польши. И не только обсудить, но и внести с его согласия на рассмотрение Конференции важное, как нам кажется, предложение… Вы не возражаете, если я попрошу мистера Бирнса изложить суть дела? — Он многозначительно посмотрел на Бирнса и добавил — Мне кажется, что наш государственный секретарь за время Конференции приобрел большую практику в формулировании проектов и предложений.
Затем Трумэн перевел взгляд на Молотова, как бы спрашивая, не возражает ли он.
— Я готов слушать, — сухо ответил Молотов.
— Буду рубить прямо сплеча, как говорят в таких случаях у нас, да и у вас, кажется, также, — начал Бирнс… — Какие между нашими делегациями существуют главные расхождения? Это, — он поднял руку с растопыренными пальцами, — вопрос о репарациях… Так? — Бирнс загнул большой палец. — И это — вопрос о западных границах Польши. — Он загнул второй палец. — Так вот, — опуская руку, продолжал Бирнс, — если бы мы с вами могли договориться по этим двум вопросам, то думаю, что за английской делегацией дело не станет.
— Вы г-говорите и от ее имени? — спросил Молотов.
— Пока нет, — ответил Бирнс. — Более того, мы вообще не знаем, каково мнение Эттли и Бевина о западной границе Польши. Но… — он несколько замялся, — я надеюсь, что с англичанами можно будет договориться.
В первом случае Бирнс явно лукавил, — позицию Эттли и Бевина в отношении польской границы и он и Трумэн знали прекрасно. Более того, Бирнс знал и о том, что именно англичане поручили своим журналистам распространить слух из «самых достоверных источников», что Конференция на грани провала из-за неуступчивости русских. Во втором случае Бирнс был ближе к истине, поскольку не сомневался,
