же, – и настоял на этом.
– Ох, не надо, – сказала девушка, – неужели вы только за этим пришли сюда.
Рано утром ушел Жулонбин. Он взял на память пучок волос, носовой платок и чулок девушки.
На следующий день тщетно ждала Присоборова девушка на скамейке.
Как-то она встретила Присоборова на улице. Но он даже не посмотрел на нее. Он шел с Завитковым и о чем-то с жаром рассказывал. Жулонбин рассказывал о своем последнем любовном приключении.
Жулонбин стоял и беседовал с буфетчицей. Доставая деньги, он расстегнул пальто. На секунду блеснул орден Красного Знамени.
– Вот уже пятый раз я беседую с вами, а только сегодня узнал, что вас зовут Полиной.
– Не Полиной, – прервал пожилой ехидный покупатель, – а, должно быть, Прасковьей.
Жулонбин подождал. Покупатель выпил кружку пива и ушел.
– Меня зовут Аркадий Трифонов, – сказал Жулонбин, – будемте знакомы. Отчего вы здесь работаете, отчего бы вам не поступить в Октябрьскую гостиницу. У меня там знакомый метрдотель.
Покупателей в кафе не было. Когда Жулонбин хотел заплатить за пиво, та уговорила его не платить.
Жулонбин вышел на улицу, оглянулся. Вся устремившись вперед, она махала ему рукой.
Виталий Носков – он же Жулонбин – шел к отставной хористке. Там его должны были хорошо накормить. Там можно было поговорить о любви. Хористка встретила его сильно напудренная. Она бросилась к нему навстречу. Это была ее последняя любовь. Она чувствовала, что скоро ей будет уж не удержать Носкова.
Она долго прощалась с Носковым. С глубокой нежностью она целовала его глаза, его шею. Вышла на лестницу и смотрела, как спускается дорогое для нее существо.
Виталий уходил, унося деньги, полученные в долг. У любящих должно быть все общее. Он не мог отказом оскорбить женщину, страшно его любившую.
Долго смотрела хористка из окна, но Виталий не обернулся. Она достала бинокль и следила, следила за дорогой фигурой. Нет, не оглянулся.
Глава VII
В пивной
Пируя у «двух сестер», Анфертьев писал в припадке веселости письмо инженеру:
Многоуважаемый Василий Васильевич!
В ответ на ваше почтенное предложение от 13 февраля с. г. имею честь препроводить прейскурант полученных вами товаров на настоящий месяц.
С совершенным почтением,
Анфертьев
ПРЕЙСКУРАНТ
Уже хохоча, писал Анфертьев записку Локонову:
Многоуважаемый тов. Локонов!
К величайшему нашему сожалению, продать сновидение гимназистки о пирожных мы никак не можем, так как это сновидение оказалось уже проданным Торопуло, который отступиться от своей покупки ни на каких условиях не пожелал.
(Прилагаем его подлинное письмо.)
В ожидании ваших дальнейших поручений, которые мы всегда готовы исполнять с величайшей тщательностью, остаемся с совершенным почтением,
Анфертьев
Глава VIII
Снова молодость
Лишь только успел сесть Локонов, свет потушили. Локонов не смотрел на экран. Он слушал музыку. Симфонический оркестр играл избитые мотивы, знакомые Локонову с детства. Он не мешал. Он помогал сосредоточиться. Локонова мучила перспектива его существования. Теперь, когда выяснилось, что Юлия свободна, это было особенно мучительно. Это проклятое чувство, что его молодость кончилась! Как же он может жениться на Юлии. Вот если б это было несколько лет тому назад.
Как только дали свет, Локонов выбежал из кинематографа.
Дома, не раздеваясь, он бросился на постель. Ему хотелось ни о чем не думать.
– Три пики, – откашливаясь, произнес прокурор, теребя свои полуседые, рыжие, короткие баки, как-то особенно держа карты в левой руке.
– Пас, – скромно уронил седенький с лысинкой, с гладко выбритыми щеками и подрезанными седенькими усами старичок, весь чистенький и аккуратненький.
Партнер прокурора, сложив аккуратно карты на ломберном столе, бросил быстро: «Без козырей», – и при этом, как петух, закрыл глаза.
Четвертый игрок, не смущаясь, спокойно рассмотрев свои карты, сложив аккуратно и взяв в левую руку, а правой проводя черту мелом для записи на столе, спокойно заявил:
– Я, милостивые государи, позволю себе помочь вам в игре и рискну сказать: пять пик.
Наступило минутное молчание. Прокурор стал более нервно теребить свои баки, расправляя и гладя их своим корявым мизинцем правой руки.
Чистенький скромный старичок, которому было лет под семьдесят, нигде никогда не служил и ничем не занимался. Он был старый холостяк, жил где-то на Песках в своем особняке вместе с двумя сестрами приблизительно таких же лет. Сестры были близнецы.
– Как вы смели толкнуть меня! – раздалось над ухом Локонова. – Как вы смели толкнуть меня во время игры! – вскричал толстяк, военный врач, и зло посмотрел на Локонова.
– Как вы смели дотронуться до чужих денег! – вскричал студент, кривя лицо.
– Как вы смеете просить разменять, когда я выиграл, – плаксиво сказал старичок.
– Как вы смели сказать, что это табло будет бито! – раздался лай пяти-шести игроков.
В азарте даже кто-то крикнул:
– Что за осел!
Локонов увидел, что он молча отошел от стола и стал пересчитывать деньги. Стол, как разъяренный улей, гудел за ним.
Затем Локонов увидел, что он пошел в кофейную, где и проболтался до шести часов. Там велся горячий разговор про минувшую ночь. Иванов сильно бил. Корнилов ловко сделал из десяти рублей две тысячи. Снова потянуло Локонова в клуб отыграться. Лишь только бьет восемь часов, вот он уже мчится в этот притон.
Смешав две колоды карт и хорошо перетасовав их, он передает соседу. Тот снимает, вкладывает в деревянный ящичек. Банкомет берет ящичек в левую руку и начинает сдавать на четыре табло по три карты. Спустя минуту карты были открыты.
Локонов, сидя на постели, усмехнулся. Он выиграл. У него была девятка, у банкомета восемь.
«Сегодня мне повезет», – подумал он.
В комнате появился Анфертьев.
– Тоска, – сказал он, – выпить хочется…
Появление Анфертьева рассеяло грезы Локонова.
– Выпить? – спросил он. – Что ж, можно и выпить. Я на вас не сержусь. Сбегайте, вот вам…
– А вы вставайте, нехорошо пить в постели, да и дружеская беседа не может состояться, – сказал Анфертьев.
– Но к чему мне вставать, – ответил Локонов, – все мне опротивело – и старая жизнь, и новая, ничего я не желаю. Мне тоже сегодня выпить хочется, назюзюкаться. Поспешите, а то, чего доброго, кооператив закроют. Возвращайтесь мигом сюда. Смотрите не исчезайте.
– Как можно, – сказал Анфертьев, – мигом слетаю, одна нога здесь, другая там!
Пока Анфертьев летал за спиртным, Локонов достал свои юношеские дневники. Как прескверно отразился в них его образ. С отвращением он откинул их.
«А если кто увидит, – подумал он, –
