– Давай их на к-карантинку, понимаешь, Сид, – сказал он часовым.
Потом наш провожатый забрался в кабину дрезины, завел двигатель и, дав короткий резкий сиплый гудок, покатил куда-то дальше.
Один из часовых обыскал нас и досмотрел вещи, затем разрядил оружие и, возвращая его, рекомендовал им не пользоваться в карантинной зоне.
В сопровождении часового нас провели через пакгауз – пряный запах распространялся от каких-то ящиков, штабелями стоящих внутри. Мы вышли с обратной стороны. На большой бетонированной площадке, огороженной высоким сетчатым забором, по верху которого шла в несколько рядов колючая проволока, стояло буквой «П» три железнодорожных пассажирских вагона со снятыми колесными базами.
По периметру возвышались четыре вышки с часовыми. На двух вышках были прожекторы. Вокруг вагонов ходили вооруженные охранники. По центру стоял небольшой пластиковый сарайчик с грубо нарисованным на задней, обращенной к нам, стене красным крестом.
В полумраке виднелась висящая на сетке табличка: «Покидать карантинную зону без разрешения коменданта строго запрещается! Нарушители приравниваются к отморозкам! Стреляем без предупреждения!»
– Куда это мы попали? – растерянно спросила Ирина.
– Кажется, так у них выглядит зал ожидания, – не нашелся я что ответить.
Часовой, сопровождающий нас, повел к вагону справа и указал на дверь, мрачно буркнув под нос:
– Располагайтесь.
Окна вагона были заварены стальными листами, а по бокам шли двухъярусные нары, покрытые различной ветошью. Пахло хлоркой и потом, а под потолком горели три тусклых светильника, забранных толстой решеткой. На торчащих из стены кронштейнах висела засаленная спецовка и несколько горняцких касок.
Народу было не очень много, и мы без труда нашли место, где можно было присесть вдвоем. Это было на нижнем ярусе, между какой-то толстой старухой, обмотанной дурно пахнущими лохмотьями, и вертлявым субъектом в потертом комбезе химзащиты.
К нам подошел часовой и спросил, не нужно ли нам чего, – мы ответили, что пока нет. Он показал нам в конец вагона, произнеся одно лишь слово «туалет», после чего ушел.
Стоял шелест, было слышно чавканье, негромкое бормотание, кашель и отдельные реплики. У кого-то пиликала игровая приставка.
Ирина боязливо прижалась ко мне.
– А мы не заразимся? – спросила она, беспокойно оглядываясь по сторонам на чумазых, неопрятных людей, одетых во что попало.
– Ну видишь, как здесь все строго, – ответил я успокоительным тоном. – Скорей всего, конечно, нет.
– Как мы здесь два дня просидим? – В глазах Ирины проглядывала паника.
– Здесь гораздо приятнее, чем в подвалах у Дарби, с его бестиарием… – Я вздохнул, стараясь не встречаться взглядом с окружающими людьми, чтобы не привлекать внимания.
Ирина тоже вздохнула и уткнулась носом мне в плечо. Я ощутил ее горячее дыхание.
– Слышь, братишка, сигаретами не богат? – раздался слева сиплый голос парня в драном комбезе.
Его лицо пахнуло перегаром и запахом давно не мытого тела, сверкнуло несколько никелированных зубов сквозь потрескавшиеся губы, окруженные двухдневной серой щетиной, среди которой рядом с мясистым носом блестели воспаленные веки. Ирина вздрогнула. Я молча полез в карман и извлек сигарету из пачки, купленной на Горной.
– Спасибо, братан! – Он часто закивал, принимая сигарету. – Сам-то откуда?
– Я с Маринера, – со вздохом ответил я.
– А-а-а, – протянул он как-то отстраненно, чиркая пьезоэлементом.
На его руке красовалась расплывшаяся татуировка в виде головы в дорическом шлеме, напоминающей бога войны. На фалангах пальцев было наколото по одной букве, складывающихся в имя «СТЕН». Он явно был настроен на общение, а я – не особо.
– Тебя как кличут? – опять спросил он, заглядывая мне в глаза скорее внимательно, нежели заискивающе.
Я понял, что от него не отвертеться.
– Странный, – ответил я.
– Че-то я про тебя слыхал. – Он задумчиво прищурился. – А… ты из этих… из землюков… Я к ним нормально… Жиган ты, видно… Меня звать Кадык – я с Елизея…
Я рассеянно кивнул…
– Жесть тут, согласен? – Он отвернулся на секунду в сторону, чтобы сделать глубокую, шумную и жадную затяжку, будто он не курил очень долгое время, хотя весь вагон был подернут легким туманом табачного дыма.
Я опять кивнул.
Он некоторое время смотрел на меня изучающе, затем отвернулся и зачем-то кивнул, видно, каким-то собственным мыслям.
– Я сам-то на буровой работаю, – продолжил Кадык, глядя в сторону, словно обращаясь в пустое пространство, – тебе откроюсь, только молчи: решил я с кичмана[27]соскочить. Ты же поезд ждешь? А я типа на карантине: как поезд приедет, с тобой ломанусь…
– А как же ваша охрана? – я насторожился.
– Ты не кони – охрана подогретая[28], – он махнул рукой. – Я тебя не напарю, просто пристроюсь рядом на выход.
– Да мне-то что, – покачал я головой, – только не чуди…
– Да мне фраерить нет резона. – Он выпустил несколько плотных колечек дыма. – Время сейчас мутное: на киче краше, чем в бегах, но жизнь прижмет – беги вперед. Не стал бы я отсюда бечь, так здесь гниль пошла… Я скажу тебе так, кентуха[29]: они все брешут…
– По поводу? – вяло спросил я.
– Они говорят про какой-то грипп? – Он выпустил дым вбок. – А это с кадаврами проблемы – какой-то фраер цапанул их трупный яд…
– Какой там, к чертям, трупный яд? – не выдержал я. – Это же просто мутанты.
– Ты что, землюк, не в курсях? Это же порождения тьмы! – Он вытаращил глаза. – Они же, когда оголодают, людишек хавают!
– Слушай, Кадык, я хоть и землюк, но уже несколько лет в Охотниках – всякого поглядел. – Я снял с пояса флягу, которую успел наполнить еще в деревне, и, отхлебнув сам, предложил ему. – Ты лучше скажи, как тебя сюда занесло?
– Ни фига сложного. – Он ухмыльнулся и вновь кивнул сам себе. – С бригадиром повздорил на рудниках, в Елизее, побежал… а на Шалманке спалился… Я раньше мотористом на горнопроходном лазере был, а до этого вообще… на краулере механиком, а перед этим спортом занимался…
Он вдруг замолчал, некоторое время бросая в мою сторону беглые взгляды.
– А ты, это… А баба твоя? – спросил он с неожиданным интересом.
