не по своей во…
— Опять отговорки, — проскрипел Линг. — Послушай меня волшебник, а потом ответь на вопрос. Если по горной тропе пойдет путник, которого убьет свалившийся камень, сбитый порывом ветра, то кто будет виноват? Путник, неверно выбравший тропу, камень ведомый энергией ветра или сам ветер, так неудачно подувший.
Перед тем как ответить, Эш размышлял всего мгновение:
— Ветер, шифу Линг, — ответил юноша.
— Почему же? — удивился наставник. — Ведь ветер дул на всю гору, а упал лишь один камень, получается, что виноват именно он.
— Но в таком случае, в ранении человека оказывается виноват нож, а не рука, державшая его!
— Хех, — Эш дернулся как удара кнута — смех у старика звучал как поломанная трещотка.– Но почему же вы не вините самого человека? Не вините его за оплошность и наивность, позволившую чужой руке ранить его ножом?
— Потому что это глупо.
— Глупо искать причину бед в самом себе, когда проще обвинить других?
Магик чуть было не вспылил, но осекся, осознавая смысл услышанных слов. Волшебник, будто выброшенная на берег рыба, беззвучно открывал и закрывал рот. Сколько бы он ни думал, а достойного ответа найти не мог.
Другой бы на его месте обвинил судьбу, богов или прочую ерунду, но в подобные вещи бывший генерал не верил. Он видел слишком многое в своей короткой жизни, чтобы понимать, что если существует такое понятие как «судьба», то в ней уж точно не прописаны те самые «маленькие» люди. А если живы боги, то им глубоко плевать на возню у подножия их трона.
— Так кто же виноват — путник, камень или ветер?
— Я… я… — и впервые Эш произнес эти три слова. — Я не знаю.
— Запомни эти слова, Мастер Тысячи Слов. Запомни, и никогда не забывай, что тебе ведомо далеко не все об этом мире и порой то, что может казаться правильным и простым, становиться таковым лишь из-за невежества и незнания.
— Да, шифу, — вновь поклонился юноша.
— Что же до твоей просьбы, — сердце волшебника забилось с немыслимой скоростью. Кровь так сильно стучала в висках, что практически оглушала. Эш, так и не разогнув спины, на деялся лишь на одно — его примут и не прогонят из стен монастыря. — Я не могу её выполнить.
— Но шифу! — воскликнул парень, сверкая глазами, в которых загоралось пламя пожара. — Разве я не выучил все шестьдесят три заповеди Ляо-Фень? Разве не доказал искренность своих намерений? Разве не поклялся собственным именем не причинять вреда невинным⁈
— Все так, волшебник, все так, — кивнул настоятель. — И все же, увы, путь монаха — не твой путь.
— Да с чего вы это взяли⁈ — несмотря на гнев, в горле юноши застрял ком. — Откуда вам знать каков мой путь⁈
Он представил, как ему придется покинуть гору, оставить позади разговоры с братом Джигом и музыку сестер и сейчас слышимую с улицы. Представил, как будет бродить по земле, не зная где и когда его подстерегут охочие до награды головорезы. Без дома, без семьи… Ком все нарастал.
— Мне это действительно неведомо, — голос мастера Линга оставался все таким же тихим и спокойным. — Но мудрость Ляо-Фень позволила мне прозреть суть. Брат Эш, боги прокляли тебя за то зло, что твои руки принесли на земли королевства Арабаст.
Магик дернулся и скривился — опять притчи о богах и их проклятьях.
— В таком случае, — юноша часто заморгал, пытаясь сдержать предательскую резь в глазах. — Зачем же вы отправили Джинджинга на поиски? Почему именно его, когда любой другой убил бы меня не задумываясь!
Старик легко, словно и вовсе взлетел, поднялся на ноги и подошел к волшебнику. Старая, морщинистая рука необычайно крепко сжала плечо бывшего генерала, чье сердце в данный момент трепыхалось подобно плененной птице.
— Однажды, когда будешь готов, ты найдешь ответ на этот вопрос. А сейчас послушай меня, Мастер Тысячи. Никогда у тебя не будет ни дома, ни края, куда бы ты смог вернуться. Судьба будет вечно гнать тебя, подобно безвольному перекати полю, и всюду, куда бы не ступила твоя нога, расцветут алые цветки пожаров и черные бутоны смертельных бед. Боги прокляли тебя стать орудием в их руках и нести беду туда, где она должна произойти по Их плану. В вечности ты проклят быть левой рукой богов. Но все это потом, а сейчас же давай насладимся последней нотой сестер. Боюсь, по их музыке я буду скучать больше всего…
Эш прикрыв глаза, силился не дать волю кому в горле. Он не мог поверить в то, что совсем скоро придется расстаться с монастырем Мок-Пу; не мог поверить в то, что настоятель Линг так спокойно рассуждал о страшном проклятье, пусть даже сам магик в него и не верил. Он знал, что Чернокнижник может наложить смертельный малефеций, знал, что любой иной может произнести несколько слов, олицетворяя пагубные чары, но вот боги…
Нет, юноша просто не хотел верить в это, не хотел признавать себя беспомощным и обреченным на судьбу опавшего осеннего листка, гонимого своевольным ветром.
А на улице действительно звучала песня без слов. Эш еще не слышал этой композиции и ждал, когда флейта выдаст последнюю ноту, чтобы завершить тихую, лиричную музыку. Что ж, если честно, волшебнику придется ждать этой ноты еще долгие, долгие годы. Порой магик будет просыпаться по ночам, утирая пот со лба и прогоняя страшные сны, в которой музыка то и дело обрывается страшным свистом и глухим хрипом.
Вместо мелодичного шепота флейта выдала страшный визг. Спустя меньше чем мгновение, стену павильона пробил черный наконечник, с которого на пол закапала кровь. Эш, захваченный инстинктами, развитыми в пылу десятка страшных битв, резко вскочил на ноги поднимая посох. Старик Линг все так же сохранял абсолютное спокойствие.
Тяжелые, огромные двери затрещали и взорвались, впуская внутрь огненный смерч вслед за котором появились черные фигуры, чьи изорванные плащи колыхались на ветру подобно крыльям ночных демонов.
Впереди же шефствовал высокий человек. Его тяжелые латы сотрясали стены металлическим эхом, а вытянутая вперед рука говорила о том, что с определением «человек» можно было и промахнуться. Четырехпалая, покрытая чешуей и увенчанная желтыми когтями, она мало чем напоминала обычную ладонь.
Капюшон надежно скрывал лицо интервента, но каким-то неведомым образом волшебник все же встретился с
