подарить, а ты… — Гоча попытался сплюнуть, но вязкая слюна повисла на его подбородке, и он никак не мог извернуться, чтобы вытереть его.
— Красивую жизнь я уже видела, Гоча, — объявила Алиса твердо. — И знаешь, что, — она глубоко вздохнула, — это не одно и то же, что быть счастливой. Впрочем, ты вряд ли меня поймешь.
За окнами послышался шум подъехавшей машины, и через минуту в комнате стало не протолкнуться от прибывшей оперативной бригады.
— На каком основании задерживаем? — спросил один из оперов. — Вроде морда знакомая?
— Пока за хулиганство. Свидетели есть, — потер ладони Олег и, остановив возмущение Андрея коротким жестом, добавил: — Нож на экспертизу, но я и отсюда вижу, что лезвие длиннее дозволенного. А этого куриного бога в предварительную камеру, я лично поприсутствую на допросе. И пальчики сразу откатать. Думаю, Гоча нам много чего расскажет. А если не захочет, так мы уговаривать умеем. Я тут, кстати, подумал, а не он ли и Бражникова замочил? — изобразив задумчивость, вскинул он густую бровь.
Гоча оторопело ахнул и, захлебываясь словами, затараторил:
— Товарищ начальник, да вы что! Да я бы никогда! Мамой клянусь! Это он меня заставил труп этот выкапывать! Отвезем, говорит, подальше и схороним! Давно, типа, надо было сделать! Да кто ж знал, что его искать будут?
— А ты, смотрю, прям ходячая энциклопедия, все про всех знаешь.
— Я?! Нет! Ничего не знаю! Как стрелять начали, Брага, значит, того, а я…
— А ты?
— А я убежал! Мне зачем за чужие грехи жизнь свою отдавать? Меня ведь грохнуть ни за что могли, начальник! Пуля прям мимо моего носа пролетела, я чутка в штаны не наложил!
— Вот пуля просвистела и… ага… — напел Олег и коротко скомандовал: — Уводите задержанного.
Гочу подняли и потащили. Он еще что-то кричал, взывал к Олегу, равнодушно взиравшему на его потуги, но скоро его голос затерялся в шуме мотора, и оперативная машина отъехала от дома.
— Ну что, господин Ольховский, — Олег склонил голову и пристально посмотрел на Андрея, — как видите, история вырисовывается нехорошая. Но есть в этом и хороший момент. Ну да вы уже в курсе. Ладно, в городе вам придется еще пробыть какое-то время. И вам, Алиса Викторовна, тоже.
— Надо значит надо, — кивнула она. — Я еще маму не видела. Вы знаете, что с ней?
— Она в городской больнице. Там же, где и ваш отец.
Алиса дернулась и закусила губу:
— Не называйте его моим отцом. Он убийца, и я не хочу иметь с ним ничего общего. В другой ситуации, возможно, я поступила бы иначе, но вы должны знать, что он издевался над нами. Особенно над моей матерью. Мне нужно к ней попасть. Прямо сейчас. Вы можете сделать так, чтобы меня пустили?
Олег вскинул запястье и взглянул на часы:
— Боюсь, это даже мне не под силу. В больнице свои правила. Давайте-ка сначала протокол оформим, а потом я им позвоню. Таня, вы как? В состоянии?
— Да! Все что угодно! Я на все согласная!
У Тани горели глаза. О пережитом испуге напоминали только два ярких пятна на щеках, по форме и цвету схожие с цветущими маками. Ее грудь вздымалась и норовила выскочить из выреза платья, что заставило Олега задержать на ней заинтересованный взгляд.
— Тогда присаживайтесь поближе, — усмехнулся он.
— Ага… — прошептала Таня. — Офигеть! Как в кино!..
62 Утро новой жизни
Альбина открыла глаза и зажмурилась, не сразу сообразив, где находится. Но уже через мгновение пришло понимание, что она в больничной палате, а еще через секунду ее захлестнуло жаркой волной воспоминаний. Наверное, она застонала, потому что ее тут же окликнула соседка слева:
— Что, болит? Позвать медсестру?
— Нет, спасибо, — Альбина повернула голову и повторила: — Разбудила я вас?
— Да что ты, — отмахнулась женщина и указала на подвешенную к вытяжке ногу. — Ноет зараза. Ночью спать не дает. А днем — пожалуйста. И ведь именно тогда, когда врачебный обход начинается. Еле держусь, чтобы не захрапеть.
— Сколько сейчас?
— Рано еще. Спи. Устала поди.
Альбина вздрогнула, вдруг подумав о том, что эта женщина что-то про нее знает. Про ее никчемную жизнь и про то, чем не принято делиться даже с друзьями и близкими, которых у нее и нет вовсе. Но потом до нее дошло, что ее соседка имеет в виду. Ведь когда Альбину доставили в больницу, как есть — без личных вещей и сменной одежды, — и стали дотошно проверять, исследовать и выспрашивать, ей казалось, что это никогда не закончится. Поначалу ее мучил стыд за свое состояние, но потом все стерлось и превратилось в тупое равнодушие. Ей хотелось только одного — закрыться с головой одеялом и отгородиться от всего мира. А еще очень не хватало Гинты. Во время врачебных манипуляций Альбина представляла ее руки и тихий голос, и именно это помогло ей оставаться в сознании и не поддаться истерике или панике.
Она действительно смертельно устала, и даже сейчас отголоски этого состояния пронизывали все ее тело. Но чуть потянувшись под тонким больничным одеялом, Альбина вдруг с удивлением ощутила новое для себя чувство, которое мягким перышком коснулось ее сердца и разлилось по венам. Она замерла, прислушиваясь к себе и пытаясь дать определение своему ощущению.
— …и полезла в погреб… — донеслось с соседней койки.
— Что? — переспросила Альбина.
— Говорю, третьего дня отмечали юбилей у зятя. Я за огурцами в подпол полезла, а выпила-то ведь не малеха, ну и… кувырнулась мимо ступенечки-то! — рассмеялась женщина. — И главное, догуляла еще потом! И плясала ведь! Вот что деревенский самогон с людьми делает! — она шмыгнула носом и вытерла выступившие от смеха слезы. — А у тебя что?
— У меня… —
