– Что?
Шериф сунул руку в карман куртки и вытащил пластиковый пакетик для хранения вещественных доказательств. Внутри находилась красная роза, искусно изготовленная из папиросной бумаги.
– О мой бог, – в ужасе простонала Кэсси.
* * *
Головная боль немного утихла и превратилась в тупой стук в висках, кровь, стекавшая по щеке, запеклась, но Бен чувствовал себя по-прежнему паршиво. Стоило ему повернуть голову, как на него волной накатывали головокружение и тошнота. Несколько раз он пытался позвать на помощь в надежде, что кто-нибудь, кроме похитителя, услышит его крик, но наградой за все старания оказалось только усиление боли и дурноты. Все его тело окоченело и затекло от неподвижности, но он продолжал упрямо разминать пальцы, чтобы они не онемели окончательно, и время от времени пытался ослабить веревки, приковавшие его запястья к ручкам кресла, в котором он сидел.
Он уже успел изучить всю комнату, хотя смотреть было особенно не на что. Обстановка практически отсутствовала, на окнах висели плотные занавеси, старый ковер на полу потерся и был покрыт пятнами. Еще один стул с подлокотниками стоял у двери. В камине догорал огонь, почти не дававший тепла, единственным дополнительным источником света служил нелепо выглядевший в этой убогой обстановке элегантный торшер, стоявший в простенке между двумя окнами.
Итак, все, что он мог бы сказать наверняка о том месте, где его держали в плену, так это то, что здесь имелось электричество, хотя и не используемое для обогрева. Отсутствие отопления, не говоря уж о связанных руках и ране на голове, свидетельствовало о том, что похититель не слишком озабочен благополучием своего пленника. Железное кресло, в котором сидел Бен, находилось в самой середине комнаты и было привинчено к полу. Он сделал несколько попыток и убедился, что одной лишь силой резьбу не сорвать. Оставалось только радоваться, что руки у него привязаны к подлокотникам, а не стянуты за спиной, но такое положение, пусть и более удобное, не оставляло ему рычага для маневра в попытке сдвинуть кресло.
Зато у него сложилось впечатление, что удалось немного ослабить веревки. Если, конечно, он не принял желаемое за действительное.
Первый шок, вызванный внезапным нападением на него, наконец прошел, оставив за собой гнев и растерянность. «Страх, – подумал Бен, – несомненно, придет позже». Сейчас, в первые долгие минуты тишины и одиночества, его ум занимал только один вопрос: кто ненавидит его настолько, чтобы сотворить с ним такое?
У него сохранилось смутное воспоминание о том, как он остановил джип, чтобы убрать поваленный ствол, перегородивший дорогу, но больше он ничего не помнил и мог лишь предполагать, что кто-то подкрался к нему сзади и ударил по голове чем-то тяжелым.
Но кто?
В свое время ему довелось немало народу засадить за решетку, но Бену в голову не приходило, кто мог затаить такую злобу, чтобы решиться на похищение. Его поразило и время, выбранное для преступления: весь город радовался поимке серийного убийцы, кто в такой момент мог вспоминать старые счеты?
Он продолжал упорно двигать руками, ослабляя веревки: надо было пользоваться моментом одиночества. Что-то подсказывало ему, что долго это продолжаться не будет. И он оказался прав.
Когда несколько минут спустя мужчина вошел в комнату, толкая перед собой столик на колесиках, накрытый белой салфеткой, первая мысль Бена была о том, что этого человека он никогда раньше не видел. Незнакомец был среднего роста, пожалуй, даже чуть ниже, довольно жилистый, но на вид не силач. Волосы прямые, неопределенного цвета, кожа бледная, нездоровая, как у человека, мало бывающего на свежем воздухе. С первого взгляда Бен обратил внимание на одну-единственную особую примету: у неизвестного были непропорционально крупные ноги и руки, придававшие ему несколько нелепый вид. Черты лица у него были правильные, даже приятные, на губах играла легкая улыбка.
Именно эта улыбка вдруг с необычайной остротой напомнила Бену, что в комнате холодно.
– Привет, судья. Ведь вас по-прежнему многие так называют, верно? Судьей? – Голос у него был низкий, тон вполне дружелюбный.
– Кое-кто по привычке зовет меня так.
Инстинкт подсказывал Бену, что нельзя терять самообладание. Он знал, что ему еще понадобятся все его силы – умственные, физические и душевные. Поэтому он заставил себя говорить спокойно, хотя волосы шевельнулись у него на затылке.
– О, мне кажется, большинство в городе зовет вас так. И вам это нравится.
– А как мне вас называть? – спросил Бен. Незнакомец улыбнулся, обнажая ровные белые зубы.
– Помните все эти модные надписи на футболках? Их можно видеть повсюду. «Жена Боба», «Начальник Боба», «Брат Боба». Считайте, что я и есть Боб.
– Ну хорошо, Боб. Мне хотелось бы знать, чем именно я вам не угодил?
– Вам бы следовало знать, но вы не знаете.
Незнакомец взял стул, стоявший у дверей, поставил его напротив Бена, на расстоянии нескольких шагов, рядом со столиком, покрытым салфеткой, и сел. Всем своим видом он выражал вежливую заинтересованность. Его крупные руки были сложены на коленях, он продолжал любезно улыбаться своему пленнику.
– Будем играть в «угадайку»?
«Боб» отрицательно покачал головой.
– О нет, я готов все вам рассказать, судья. В конце концов, ведь именно в этом все дело. Никто не должен умирать, не зная причины.
– Ну так расскажите мне.
– Это самая старая мужская игра на свете, судья. Соперничество.
– Понятно. И ради чего мы сражаемся?
– Ради нее, конечно. Ради Кэсси.
Для Бена его слова были полной неожиданностью, но он заставил себя сохранить невозмутимость.
– А я-то думал, что мой единственный соперник – федеральный агент.
Улыбка «Боба» стала еще шире.
– Бишоп? Нам с вами незачем тревожиться из-за Бишопа – во всяком случае, когда речь идет о Кэсси. Он не влюблен в нее. Ему нравится думать, что он видит ее насквозь, но на самом деле он ничего не понимает. Я единственный, кто по-настоящему понимает Кэсси.
Его похититель знает Бишопа: уже одно это было достаточно скверно; но, когда он с задушевной теплотой, понизив голос, произносил имя Кэсси, у Бена мурашки начинали бегать по коже.
– Откуда у вас такая уверенность? – спросил он.
– Все очень просто, судья. Я понимаю Кэсси, потому что, в отличие от вас, или Бишопа, или любого другого мужчины в ее жизни, мы с ней едины. Я жил у нее в голове годами.
* * *
– Бишоп среагировал примерно так же, но не захотел ничего объяснить, – проговорил Мэтт, недовольно хмурясь. – Так, может быть, ты мне скажешь? Что означает этот бумажный цветок для вас обоих?
Кэсси усилием воли заставила себя сохранять спокойствие.
