порцией прикосновений. Он перекатывает меня на спину, нависая сверху, целует шею, скорее кусая. Но мне нравится, так что я выгибаюсь навстречу, наклоняю голову вбок, притягиваю его за волосы еще ближе. Губы спускаются еще ниже, целуют грудь, и от неожиданности я снова задыхаюсь. Приподнимаю голову и вижу довольную ухмылку, которая, впрочем, быстро пропадает, когда ради справедливости я обхватываю его ногами, сталкивая наши бедра.
Пит неотрывно смотрит мне в глаза, обжигая горячим дыханием. Тянусь и целую его снова: жадно и грубо, сталкивая наши лица, позволяя языку проскользнуть в свой рот. Не сдерживаюсь и стону, когда он кусает и оттягивает нижнюю губу, проводя по ней языком. Он целует так, словно хочет раствориться, и я хочу того же — хочу снова чувствовать нас единым целым.
Где-то издалека, будто из соседней Вселенной, о которой недавно вслух читал Пит, доносится звук телефона.
— Не отвечай, — шепчу я, но слова разбиваются о рваное дыхание, а Пит кивает, бормоча что-то невнятное в ответ. Разбираю только «Аврелий» и «обещал», но не пытаюсь вникнуть в смысл, потому что это бесполезно.
Горячие губы настойчиво отгоняют любые мысли, а прикосновения обжигают огнем. Сознание плывет. Пит касается моих шрамов, оставляя на их месте гораздо более подходящие следы — свои поцелуи. Они вовсе не способны стереть розоватые отметины, но все же делают их какими-то совершенно неважными. Это лишь прошлое, и раз оно привело нас к этому моменту, значит, все так, как должно быть, а менять что-то — то же самое, что сомневаться в правильности происходящего.
А я уверена, что нет ничего более правильного, чем наши неидеальные переплетенные тела в коконе одеял. Особенно, когда в поцелуе заглушаются первые стоны, когда его рука спускается ниже, заставляя меня выгнуться всем телом, когда температура в комнате перестает иметь значение. Когда всё вокруг перестает иметь значение, кроме сбитого дыхания и нескольких точек соприкосновения, в которых, кажется, концентрируются все чувства, усиливаясь и нарастая с каждой секундой. Внутри все горит. Тепло. Нежно. Сладко. Не знаю, что сводит меня с ума сильнее: ласковый шепот или нежность рук, но я однозначно схожу с ума, подаваясь навстречу в каждом движении.
Знаю, что Пит сдерживается, что волнуется, как и вчерашним вечером, хоть я и уверяла, что все в порядке. Сегодня поводов для волнения еще меньше, и я показываю это, выгибаясь, притягивая за волосы, небрежно целуя, не сдерживая стонов. Это вовсе не похоже на наши обычные поцелуи, скорее это просьба, призыв к действию. И дважды просить не приходится.
Движения становятся чаще. Сбитое дыхание переплетается где-то между нашими ртами. Одновременно чувствуется так много всего, но каждое из ощущений — такое бесконечно правильное. Я чувствую себя живой. Нужной. Желанной.
В этот раз я позволяю себе смотреть, не отрываясь, как Пит прикрывает веки и глубоко прерывисто дышит, как через каждое его движение сочится трепетная нежность, от которой сжимается сердце. И я не знаю, как отдать ему еще больше в ответ, ведь теперь не осталось ничего, что было бы исключительно моим — отныне мы все делим поровну. Или…
Действия вырываются вперед мыслей, когда я нахожу то, что всё еще боязливо храню у себя, не давая выйти наружу. Но теперь чувства крепко формируются в слова, которые сразу же рвутся с губ:
— Я люблю тебя, — говорю я, с удивлением отмечая легкость, почти сразу же появившуюся внутри. Будто только этого и не хватало для того, чтобы все встало на свои места.
Пит замирает и широко открывает глаза, будто удивлен от услышанного, и в любой другой момент я бы выдала какую-нибудь саркастическую шуточку, но сейчас ощущаю острую необходимость повторить это снова. И снова. И снова. И еще раз, пока он, наконец, не расплывается в счастливой улыбке, прижимаясь к моим губам.
Теперь я точно отдаю ему всё, что могла, радостно отмечая рвение, с которым он это принимает.
И когда спустя несколько движений по телу разливается волна удовольствия, приносящее расслабление в каждую клеточку, я чувствую внутри такое спокойствие, что хочется смеяться. Никогда бы не подумала, что один человек может настолько волновать и успокаивать одновременно. И то, что признаваться в любви даже приятнее, чем слышать признания в свой адрес.
Мы лежим так еще несколько минут или часов, периодически целуясь и не выпуская друг друга из объятий, пока чертов телефон не звонит снова. Пит страдальчески стонет и жмурится, но все же выпутывается из моих рук, а я прикусываю губу, пока наблюдаю, как он шагает по коридору, не потрудившись даже одеться.
— Хеймитч? — приглушенно доносится издалека. — Да, мы… эм… не слышали. Что случилось? — сердце, привычно готовое к плохим новостям, пропускает удар, и я сажусь в постели, напряженно прислушиваясь. — Да, хорошо, ладно, приходи.
Трубка со стуком опускается, прекращая звонок, и вскоре в проходе появляется хмурый Пит.
— Что-то случилось?
— Не знаю, — он пожимает плечами и идет к комоду, наскоро выискивая одежду для себя и меня. — Звучал он взволнованно. Сказал, что придет через пару минут и все расскажет.
Получаю из его рук футболку и мягкие брюки и натягиваю их на себя, пока в голове галопом несутся мысли.
— Надо было ответить на тот звонок, вдруг что-то… — он перебивает меня, целуя в макушку.
— Китнисс, это же Хеймитч. Наверняка просто хочет отчитать нас за то, что мы не в пекарне, или за что-нибудь еще. Не удивлюсь, если дело окажется какой-нибудь ерундой, вроде затопленного дождем птичника.
Киваю, пытаясь успокоиться, но шестое чувство подсказывает, что дело вовсе не в гусях. Пока Пит плетется в ванную, спускаюсь вниз и устраиваюсь в прихожей, опираясь на стенку, и жду, а, когда вижу выражение лица насквозь промокшего ментора, сразу же понимаю, что предчувствие меня не подвело.
— Где Пит? — Хеймитч стряхивает с волос воду и зачесывает их рукой назад, а потом снимает промокший пиджак и обувь.
На лестнице слышатся шаги, и Пит с зубной щеткой во рту перевешивается через перила, чтобы увидеть входную дверь, около которой мы все еще топчемся. Ментор поджимает губы и глубоко вздыхает, прежде чем шагнуть дальше в дом, по дороге подхватывая меня под локоть. Теперь и Пит замечает его вид, еще сильнее хмурясь, и спускается вниз.
— Ты можешь объяснить, что происходит? — не выдерживаю я.
— Только пообещайте спокойно выслушать, ладно? Прежде, чем психовать, надо понять, как лучше поступить, и…
— Хеймитч, боже! Говори уже.
— Да… да, — кивает он, переводя взгляд с меня на Пита, но в итоге задерживает его на мне. — Энни…
