и спросил: «Ваша болезнь, чунфу[363], опасна, и весьма. Что бы вы хотели мне сказать в поучение?» Гуань Чжун сказал: «Крестьяне у нас в Ци любят одну поговорку: «С тем, кто ничего не накопил, пока был здесь, нечего будет зарыть, когда он пойдет туда». Нынче я отправляюсь в дальний путь, и о чем меня можно еще спрашивать?» Хуань-гун сказал: «Хотелось бы, чтобы вы, второй отец, не отказывали». Гуань Чжун тогда сказал: «Мое желание состоит в том, чтобы вы, правитель, удалили от себя И Я, евнуха Шу Дао, колдуна из Чан и принца из Вэй Ци Фана». Хуань-гун сказал: «И Я, чтобы доставить мне радость, зажарил собственного сына, как же я могу сомневаться в нем?» Гуань Чжун отвечал: «В природе человека нет ненависти к своему отпрыску. Если уж человек своего собственного ребенка подвергает мучительной смерти, то что же он может сделать с собственным правителем?» Гун тогда сказал: «Шу Дао оскопил себя, чтобы иметь возможность приблизиться ко мне. Как я могу в нем сомневаться?» Гуань Чжун сказал: «Не в природе человека калечить собственное тело. Если он мог причинить это своему собственному телу, то что он может причинить своему правителю?» Хуань-гун тогда сказал: «Колдун из Чан разбирается в жизни и смерти, он способен излечить любую душевную болезнь, как же не доверять ему?» Гуань Чжун сказал: «Жизнь и смерть зависят от судьбы, а душевные болезни — от воли человека. Вы, правитель, полагаетесь не на судьбу, чтобы сохранить свое здоровье, а на какого-то колдуна из Чан, и он, [таким образом,] пользуясь этим, может творить что ему вздумается». Хуань-гун сказал: «Царевич из Вэй Ци Фан служит мне пятнадцать лет; даже когда умер его отец, он не поехал домой, чтобы оплакать его, — как же в нем можно сомневаться?» Гуань Чжун сказал: «Не в природе человека не любить своего отца. Если же он пренебрег отцом, то чего ожидать от него вам, правитель?» Хуань-гун сказал: «Я обещаю вам».
Гуань Чжун умер, и он отослал всех их прочь. Однако он потерял аппетит, дворец его пришел в запустение, вновь его охватила душевная смута, двор потерял былой блеск. Так прожил он три года и, наконец, произнес: «Нет, второй отец, видимо, ошибался: его речи нельзя было понимать так буквально». И он вновь призвал тех ко двору. Они вернулись, и на следующий год у Хуань-гуна началась болезнь. Колдун из Чан вышел из внутренних покоев и объявил: «В такой-то день правитель скончается!» И Я, Шу Дао и колдун из Чан, сговорившись между собой, подняли смуту, запечатали дворцовые ворота и выстроили вокруг дворца высокие стены. Туда они никого не пропускали под предлогом, что действуют по приказу больного Хуань-гуна. Однако одна из жен перебралась через стену и проникла в покои, где лежал Хуань-гун. Он проговорил: «Хочется есть». Жена ответила: «У меня ничего нет». «Хочется пить», — сказал гун. «У меня ничего нет», — повторила женщина. Гун спросил, в чем дело. Тогда она ответила: «Колдун из Чан вышел от Вас и объявил, что Вы скончаетесь в такой-то день. И Я, Шу Дао и колдун устроили заговор, они заперли ворота дворца, выстроили вокруг высокую стену и никого не пропускают. Поэтому я не могу вам ничего принести. Принц же Ци Фан приписал к царству Вэй сорок общин, принадлежащих Вам». Тогда гун глубоко вздохнул и со слезами на глазах произнес: «Увы мне! Как же далеко видит мудрец! Если мертвые сохраняют способность думать, как я буду смотреть в лицо второму отцу?» Он закрыл лицо рукавом и отбыл во дворец долголетия. Когда черви стали выползать уже за порог, двери Янвэн пришлось плотно затворять, так как он три месяца оставался без погребения. А все это из-за того, что не слушал речей Гуань Чжуна!
Хуань-гун не был беспечным в отношении грозящей опасности и неплохо относился к Гуань Чжуну. Все дело в том, что он лишен был правильного восприятия. Из-за того, что лишен был правильного восприятия действительности, он удалял верных и надежных и приближал тех, кого любил и считал достойными людьми.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Сожалея об ошибках / Хуй го
Если в пещере больше восьми футов глубины, человек рукой до дна не достанет. Отчего так? Оттого что рука слишком коротка. Вот и сознание не может всего достичь. То, чего оно не в состоянии достичь, таково, что тот, кто станет о нем судить, даже если он искусен в суждениях, даже если он далеко ушел в постижении дао, не в состоянии будет это узреть. Поэтому даже Цзи-цзы ничего не добился при дворе Шан, а Фань Ци вынужден был уплыть вниз по течению реки Цзян. Му-гун как-то поднял войска, чтобы напасть на царство Чжэн. Цзянь Шу стал увещевать его в следующих словах: «Это невозможно. Я, ваш слуга, слышал вот о чем. Государство берут приступом на боевых колесницах с расстояния не более чем в сотню ли, в пешем строю — с расстояния не более чем в тридцать ли, чтобы войска прибывали к месту сражения, сохранив силу духа и физические силы. Только в этом случае при контакте с противником можно его уничтожить, а при отходе можно сохранить необходимую скорость. Если же марш составляет несколько тысяч ли и к тому же проходит по землям враждебных чжухоу, вряд ли, по мнению вашего слуги, возможно после этого что-либо предпринять. Лучше бы вам, государь, еще подумать над этим планом». Му-гун не послушал его. Тогда Цзянь Шу вывел войско за ворота столицы и со слезами произнес: «О, войско! Мы — свидетели того, как они уходят в поход, но не увидим, как они придут назад!»
У Цзянь Шу было два сына. Одного звали Шэнь, а другого — Ши, и оба отправлялись с войском. Цзянь Шу тогда сказал своим сыновьям: «Цзиньцы остановят наши войска, конечно же, у озера Сяо. Постарайтесь погибнуть на южном берегу, а не на северном, мне тогда легче будет найти ваши тела». Когда Му-гун узнал об этом, он послал человека поговорить с Цзянь Шу и передать ему следующее: «Когда я, несчастный, поднял войска, я не представлял себе, как далеко это зайдет. А теперь вы плачете на проводах. Это по моим-то войскам?» Цзянь Шу ответил: «Я никогда не посмел бы оплакивать ваше войско. Я уже стар, и у меня два сына. Оба они отправились с войском в поход, вот я
