ответил водитель. Ворота медленно поднялись, охранник отступил назад.
Блюм выдохнул с облегчением.
«Даймлер» тронулся. Пока они выезжали, Блюм, повернувшись назад, наблюдал за охранником. Тот занял свой пост, ворота опустились. Блюм смог наконец нормально дышать.
Он провел трое суток в самом жутком месте на земле.
Но теперь они были свободны.
Глава 69
Как только они с Фроммом приблизились к тюремному бараку, Акерманн почувствовал неладное.
Вокруг суетились охранники, они бегали и озверело свистели в свистки. При виде Акерманна стоявший у входа в барак лейтенант Кесслер с посеревшим лицом отдал ему честь.
— Что произошло? — спросил лагеркоммандант.
Кесслер молча показал на распахнутую дверь барака.
Акерманн вошел. Осмотревшись, он стиснул челюсти.
Франке был мертв. Невозможно. Он лежал на полу. Во лбу зияла черная дыра. Глаза широко распахнуты.
И Шарф… Он сидел, прислонившись к стене, и выглядел чрезвычайно удивленным. На груди у него алели две раны, а по стене тянулся кровавый след.
Перед ним стояла Грета. На ней был плащ, накинутый поверх цветастого платья, в руке она держала пистолет.
— Что здесь случилось? — медленно произнес он, холодея от ужаса.
Хотя все было понятно без слов.
— Они бежали, Курт. Вот что случилось, — улыбнулась Грета, но тон ее был совершенно серьезен. — Твой драгоценный крот. Его сестра. Да, и мой маленький шахматист. Все ушли. Профессор… — Мендль сидел с откинутой головой, веки его время от времени вздрагивали, на боку растеклось огромное кровавое пятно, он что-то шептал. — Он остался со мной.
— Что он, черт возьми, бормочет? — воскликнул Акерманн, сам не понимая, почему это его вообще интересует.
— Он говорит по-немецки, Курт. Разве ты не слышишь? Что-то вроде: Ist das wirklich so?
— «Это действительно так?» — повторил потрясенный Акерманн.
— Может, он не меньше твоего удивлен происходящим, Курт.
— Грета, опусти пистолет. Пожалуйста.
Фромм шагнул было, чтобы забрать у нее пистолет, но Акерманн жестом остановил его.
— Я и тебя убью, Курт. Но какое это теперь имеет значение? — Она произнесла эти слова с явным удовольствием. — Твоя карьера все равно кончена. Все, ради чего ты так упорно трудился. Все твои сводки. Мне даже не придется нажимать на курок. Ты уже покойник. Так же умер для них, как и для меня. Мертв для всех.
Акерманн в шоке уставился на жену, потом обвел взглядом все помещение.
— Грета, что же ты натворила?
— Это я натворила? — засмеялась она. — Вопрос в том, что ты натворил, Курт? Что вы все натворили? Они же были людьми. Эти твои цифры… У них у всех были матери, мужья. Маленькие дети. Они жили своей жизнью. Мечтали, надеялись. Как мы с тобой когда-то. Они были людьми.
— Я выполнял свой долг, Грета. На моем месте мог оказаться любой, — он шагнул вперед. — Фромм, объявляйте тревогу. Тех троих надо вернуть.
— Слушаюсь, герр лагеркоммандант, — адъютант медленно отступал к двери, не спуская глаз с Греты, которая так и стояла, направив пистолет на мужа. Добравшись до двери, он в одно мгновение выскочил наружу.
— Мы поймаем их, Грета. Все напрасно. Ты же знаешь, что мы с ними сделаем, когда схватим. А теперь положи пистолет.
— Боюсь, не могу, Курт. Слишком поздно. Мы оба это понимаем. Не теперь. И еще одна небольшая деталь, мой дорогой муж. Ты должен знать кое-что.
— Что еще, Грета? — внутри у него вскипала ярость. Она была права: его карьере конец. Их жизни конец. Ну что еще?..
— Ты был прав. Я отдалась своему маленькому еврею.
Челюсти лагеркомманданта буквально свело от ярости.
— Я отдалась ему по своей воле, и ему не пришлось брать меня силой, как тебе.
— Грета, дай мне пистолет, — скрежетнув зубами, сказал он.
Мендль прекратил бормотать. Его голова свесилась набок, рот приоткрылся, но взгляд был ясным. Последний глубокий выдох вырвался из его груди.
Он скончался.
— Мне кажется, я знаю, что он имел в виду, Курт. Ist das wirklich so? Любой, побывавший в этом аду, это знает. Я думаю, он видит свою жену и дочь. И я тоже кое-что сейчас вижу…
— Что же ты видишь, Грета?
— Я вижу, что будет дальше. Все-таки надо во что-то верить. Даже в нашем аду, правда?
— Во что веришь ты, Грета?
— Во что верю я? — она безрадостно улыбнулась ему. — Я верю в небо, Курт. В огромное синее небо над нами.
— Грета!
Она поднесла пистолет к виску и нажала на курок.
После того как ее тело обмякло на полу, она поднялась, больше не ощущая связи с этим местом, где царили тлен и смерть. Миновала Курта, который в ужасе смотрел на ее тело, не в силах поверить в случившееся. Дверь была открыта. Она прошла мимо барака, потом другого, третьего, все они были монотонно одинаковыми, дошла до мрачного красного здания крематория. Вокруг сновали охранники. Тяжелый запах и смрадное облако, которое всегда висело так низко, что заслоняло синеву неба даже в ясные дни, остались позади.
Теперь она видела небо. Бесконечное и прекрасное. Она видела звезды, галактики. И весь путь до далекого-далекого места, о котором она когда-то читала. Там было прекрасно — трава, реки… Все это было совсем рядом, рукой подать. Это всегда было близко.
Надо было только выйти за колючую проволоку.
Глава 70
— Гони в Райско, — велел Блюм шоферу, как только они выехали за ворота лагеря. На дорожном указателе было написано, что это в двенадцати километрах на юго-востоке. — Помни, ты все еще у меня под прицелом.
— Пожалуйста, — взмолился шофер. — Я сделаю все, что вы хотите. Только не убивайте меня. Я женился четыре месяца назад.
— Просто веди машину. И держи обе руки на руле. Чтобы я видел.
Самолет сядет на поле в трех километрах южнее замка Вилковице, «Москито» будет ждать в полусотне метров на север от сельской дороги. Место Блюму показал Юзеф, когда встречал его.
— Сколько времени? — спросил Блюм водителя.
— Ноль часов пятнадцать минут, — ответил тот.
Нападение на железную дорогу должно начаться через четверть часа. Самолет был уже на подлете. Блюм опасался, что «Москито» не приземлится, если они не появятся у реки. Он молился, чтобы кто-нибудь оказался в зоне приземления. Кто-то же должен расчистить поле, зажечь сигнальные огни и быть на радиосвязи с самолетом.
Сейчас он должен определить место приземления.
— Ефрейтор, что показывает одометр? — спросил он у водителя.
— Семьдесят восемь тысяч четыреста двадцать девять километров, — шофер прочитал показания прибора.
— Так, спасибо, — сказал Блюм, откинувшись на спинку сиденья.
Дорога утопала во мгле. После полуночи по ней почти никто
