Книга Дом - Эмма Беккер

За все то время, что он ходит сюда, Герд догадался о хитрости с занавесками. И пусть из коридора он не может разглядеть ничего, кроме теней и туфель Биргит, немного выступающих наружу, он поднимает шляпу и, глядя в нашу сторону, здоровается с коридором движением подбородка. Его розы всегда красивы, одет он — не придерешься. Ему характерна молчаливая любезность: результат — даже самые щепетильные из нас забывают, что ему как минимум тысяча лет. Но самое главное — Герд знает свое дело. Любая из его счастливых избранниц подтвердит. Любая, кроме Делилы, которая не даст подвергнуть себя гнету ни за какое золото в этом мире и, надо сказать, пропускает кое-что стоящее.

Может, она боится его портфеля. Мы все боялись его. Я помню нашу с ним первую встречу. Герд специально попросил маленькую сиреневую комнату в глубине коридора, ту, что дальше всех. Оттуда мне было слышно все, что происходило с девушками, но сама я была связана таким образом (шея привязана к рукам, а они — к щиколоткам), что невозможно было издать ни малейшего предупредительного звука. Понемногу я стала ощущать тревогу. Я смотрела на него краем глаза с низкого шкафа, окруженного шторой, на который Герд поставил меня в буквальном смысле этого слова, а он, возбуждаясь, смотрел на меня. Вид у него был непроницаемый. Он явно прекрасно отдавал себе отчет в том, насколько тяжело мне было дышать. Через несколько секунд я бы обессилела и, возможно, задохнулась бы. Мне показалось, что вот она — конечная станция. Никогда еще трагический конец не казался мне таким близким. Ну, хотя бы, думала я, меня найдут в теплом и гостеприимном месте. Здесь будет по меньшей мере одна заплаканная домоправительница, которая объяснит моим родителям, что мы следим, мы внимательны, но у нас не получается быть повсюду.

Я вытаращилась на Герда глазами бешеной лошади. У меня сжимало горло от желания сказать ему: отвяжи меня, отвяжи, я сейчас упаду. Теперь он ходил вокруг меня почти впритык, и кончики его холодных пальцев гуляли по моей коже. Я закрыла глаза, чтобы не видеть своей собственной смерти, в то время как он шептал мне на ухо «Успокойся», и я почти поверила, что это был последний звук, который я слышала в своей жизни. Герд казался ангелом смерти, пытающимся успокоить меня, пока я испускала свой последний вздох. Ноги отказывали мне. В сознании у меня промелькнули все те прекрасные воспоминания, что, должно быть, мелькают там перед самой смертью: дом в Ножане, закат солнца на пляже в Сент-Максиме, улыбки любимых мужчин. Времени, в сущности, всегда недостаточно, или же слишком много приятных воспоминаний в голове. Но тут Герд одним взмахом руки развязал узел, соединявший мою шею с крючком на потолке, и я, как посылка, упала в его руки, которые неожиданно перестали казаться мне такими уж хилыми. Мое сердце билось так сильно, мне было так страшно, что я почувствовала, как волна благодарности и подобострастия по отношению к этому мужчине захлестнула меня, так бывает, когда слезы подкатывают к глазам. После он принялся больно обматывать веревками мои груди, будто делал замысловатое макраме. Мои колени были на одном уровне с ушами, и я чувствовала себя безвольным куском мяса, но что-то прислужническое и абсолютно тупое во мне пускало слюни при мысли о том, что же Герд сделает дальше. Я могла бы рассердиться, как это бывало со мной очень часто, видя, как он надевает перчатку из латекса, прежде чем запустить в меня свои пальцы. Сколько их? Не знаю. И даже если бы я захотела посчитать, наволочка, которую Герд нацепил мне на голову, делала меня слепой и глухой по отношению ко всему: к моему жиру, выступающему между веревками, к моему внешнему виду, к стыду, который я бы испытала, если бы рассеянная домоправительница открыла дверь. Все, что я помню, что кончила так сильно, что прикусила язык до крови. И потом, увидев меня, возвращающуюся в общую комнату с красным лицом, Эсме и Хильди расхохотались: «Все в порядке, Жюстина? Немного шнапса, чтобы прийти в себя?»

Покраснела я, однозначно, не от гнева и не от утомления. Странным образом у меня, привыкшей без малейшего намека на смущение прогуливаться нагишом в окружении этих женщин, сработал рефлекс укутаться в плед, будто мое тело так и орало об удовлетворении. В том, как порозовели мои щеки, было что-то интимное, и дело было далеко не только в моей наготе: мне хотелось остаться наедине с самой собой и помечтать, заснуть глубоким, как смерть, послеобеденным сном. После этого дня, как и все остальные девушки, я отслеживала появления Герда в борделе.

Герд, кстати, не рискует вызвать у нас презрение своими речами: он просто не разговаривает. Несколько фраз в самом начале ради должной вежливости вот и все. Отважный мужчина. Он принимает душ, доводит девушек до оргазма со страшной эффективностью и отправляется восвояси, освободившись от роз, двухсот евро и своей спермы, которую ни разу не видела ни одна из нас. Ему вполне хватает спектакля с женщиной в оргазме, у которой просто выбора не остается, которая сдалась. И после он довольствуется своей маленькой ручкой: мы даже и не думали, что она способна на подобное. В этом небольшом старичке есть какое-то благородство. Как-то утром мы пели ему оды на кухне: Хильди, Таис и я. Он в это время мучал Бобби (которая не заслужила этого, потому что в любом случае кончает от малейшего прикосновения). Делила, зашедшая выкурить сигарету, слушала нас, а потом стала скрипеть зубами:

— Вы все просто смешны с этим типом, годящимся вам в дедушки. Нет, да вы видели его портфель? Я бы взяла плату даже за то, чтобы дотронуться до него. Вы ни разу не задавали себе вопрос, в какое количество девушек он запихивал все эти игрушки? Мерзость. Кто знает, вдруг он ходит во все отвратительные бордели этого города, а вы, стоит ему прийти сюда, чуть ли не с ума сходите, чтобы он пошерудил в вас вибратором, который только что вынул из дешевой проститутки, зараженной хламидиозом.

— Он все чистит у нас на глазах, — отвечает Хильди. — У него с собой бутылочка с антисептиком.

— Да, его бутылка… Кто гарантирует тебе, что там не просто вода?

— Ты и твое желание покривить душой!.. Он надевает презерватив