я напарника, – Нужно посмотреть, что делается на бакланьем камне.
Я поднимаю к глазам бинокль.
– Один, два… – считаю я птиц, – Девять бакланов! И одна тихоокеанская чайка. Среди них стоит…
Мы шагаем по колеям дороги дальше, постепенно приближаемся к мысу. Как всегда, мы стараемся не размахивать руками…
Бакланы жмутся, от нас, к краю камня. Но, поглядывая на спокойную и даже, равнодушную клушу, продолжающую сонно стоять на одной лапе на своём месте, с нашей стороны камня, они так и не взлетают! Мы осторожно проходим мимо…
Крутя по сторонам головами на длинных шеях, сбившиеся на самом краю камня в чёрную кучку, бакланы провожают нас подозрительными взглядами.
– Смотри! Вот, что значит – спокойная и уверенная птица, рядом! – рассуждаю я, растормаживая свои руки, – Её уверенность передаётся и другим.
– Ну! – соглашается Сергей, – Будь вместо этой клуши, какая-нибудь паникёрша кряква – вся бакланья кампания, уже давно бултыхалась бы в воде!
Кругом стоит абсолютная тишь. По спокойной глади нашего залива разбросано множество табунков уток…
Мы приближаемся к устью Тятиной. Сейчас, когда трёхметровые заросли лопухов упали под заморозками, здесь – тоже, всё голо. По такому открытому пространству, к устью, незамеченным – не подойдёшь! Мы опускаемся на четвереньки и пригибаясь к самой земле, крадёмся по столу низкой морской террасы…
Осторожно выглядываем из-за низенького, далёкого бугра, покрытого коротенькой щёткой травки-муравки:
Около десятка белоплечих орланов, неуклюже скачут по гальке речных берегов Тятиной. Здесь, вовсю, идёт пиршество! Присев обратно, за бугор, я раскручиваю свою фототреногу. На фотоаппарат навинчиваю мощный объектив. Пятисотник! Установив всю эту фотосистему, я навожу её на орланов. Рядом, прильнув к биноклю, полулёжа замирает Казанцев. Сильная оптика позволяет мне ощутить себя прямо среди птиц!..
Вот! На маленьком, покрытом ярко-зелёной травкой, островке, посреди переката речки, стоит молодой белоплечий орлан. Это понятно по его бурому, с белыми пятнышками, оперению. Наступив лапами на труп облезлой кетины, он рвёт своим крючковатым клювом её бледное мясо. Я, крупным планом, вижу, как орлан, раз за разом, наклоняет голову к рыбине, захватывает мясо крюком своего клюва и резким рывком вверх, отрывает себе очередной кусочек…
– Подлетает матёрый! – вполголоса сообщает мне Сергей.
Я скашиваю глаз поверх видоискателя фотоаппарата – зайдя со стороны устья, контрастно раскрашенный, матёрый белоплечий орлан круто планирует на перекат.
– Прямо в речку! – поражаюсь я, – Там ему воды, будет – по шею!
– Не по шею, а по грудь, – комментирует в бинокль уже случившееся, Казанцев.
Я снова приникаю к оптике: погрузившись в воду, над поверхностью которой остались лишь голова и плечи, орлан, по-королевски держит осанку. Надменно и грозно поворачивая голову, он осматривает перекат вокруг себя…
На перекате рыбы нет… Оценив безрадостные перспективы, птица бредёт к противоположному нам берегу речки. Я вижу, как она борется с напором столь высокой для неё толщи воды…
Постепенно, уровень воды становится всё ниже… По узкой полосе крупной гальки речного берега, неуклюже переваливаясь с ноги на ногу, орлан направляется выше – на более мелкий перекат речного рукава…
– Он идёт – как на протезах! – недоумевает Казанцев, – Чуть не заваливается!
– Ему, его большущие когти мешают, нормально идти! – отзываюсь я, – Прикинь – его загнутые когти! Как курица, расправить лапу на плоской поверхности, он не может!
Несколько раз нажав на спуск фотоаппарата, я веду объективом в сторону устья…
В заливчике речки, что образовался перед последним перекатом, на воде покачиваются утки!
– Три, шесть, девять… – считаю я тройками, – Четырнадцать крякв!
– И шесть чирков, – тихо добавляет Сергей, в свой бинокль, – Вон! Чуть в стороне, правее.
– Ке-ке-ке-ке-ке!
Нас, сверху, засекает пара больших пегих зимородков! Пронзительно заверещав своими скрипучими голосами, птицы закладывают над нами вираж! Ещё вираж…
– Ке-ке-ке-ке-ке! Ке-ке-ке-ке-ке!
Пока вся пойма не обращает свои взгляды, в нашу сторону!
– Всё, блин! Насмотрелись! – своим тонким голосом, взвивается Казанцев.
– Блин! Ну, что за твари! – вторю я ему.
Посылая маты в небо, я испепеляю взглядом зимородков. Но, зимородки – птицы осторожные. Пронзительно проскрипев высоко в небесах, своё: «Ке-ке-ке-ке-ке! Ке-ке-ке-ке-ке!» последний раз, словно убедившись, что все оповещены о нашем присутствии, они продолжают свой путь.
Поднимаемся на ноги и мы – прятаться больше не от кого! Все разлетелись…
– Ну, что? – хмуро предлагаю я, – Пошли, посмотрим?
– Пошли…
Скоро, мы выходим на берег речки, в опустевшую пойму. Почва, вокруг, слегка присыпана снежинками. Ивы давно сбросили листву. Под заморозками, развалились и растаяли дебри лопухов. Пойма Тятиной поражает нас своей обнажённостью. Кругом – всё пусто и голо. Нам, это – так непривычно!
– Да-ааа! – тяну я, – Просто, пустыня… Всё голо!
– Что здесь было, летом! – соглашается Казанцев, – И, что сейчас…
Мы шагаем вверх по берегу речки… По дну ямок лежат тушки облезлой, снулой кеты. Не очень много, но есть. А вот, живой кеты – нигде не видно. Мы раскатываем голенища своих болотников и входим в воду всегда глубокого и такого напористого, Тятинского переката. Воды – под самый-самый обрез болотников. Мы спокойны – здесь всегда так. По снежку противоположного берега прошёлся молодой медведь! Его следы, для меня, так интересны…
По колеям нашей, такой родной, дороги, мы шагаем к нижнему балку. Нужно пройти метров пятьсот за речку, по низкой морской террасе…
Среди бурьяна, прыгают сойки и кедровки.
– Серёж! – удивляюсь я, – Смотри! Кедровки!
– Они-то, откуда?! – тоже удивляется, тот.
– Значит, к зиме – они сюда сверху, из пояса кедрового стланика, спустились. Вот, удивительно… Не знал!
– Прижало их там, видно. Если, до моря дошли!
Вот и подъёмчик на плато бывшего посёлка, к нашему верхнему дому. По колеям вездеходной дороги, мы поднимаемся на высокую морскую террасу. Нам, ведь, интересно посмотреть, что делается в окрестностях нашего дома…
По старому кладбищу навито множество петель лисьих следов. С тяжёлым чувством, я прохожу мимо погибшей весной от мышей, толстенной лиственницы…
На обратном пути, мы немного отдыхаем в верхнем доме на Тятино – и в обратный путь, по дороге, по побережью. Нам – ещё шагать и шагать…
По низкой морской террасе мне, то тут, то там, под ногами попадаются ярко-жёлтые цветы одуванчика!
– Серёж! Смотри – одуванчик цветёт! – изумляюсь я.
Насчитав более десяти цветков, я успокаиваюсь.
– Десять цветков – это, уже, не случайность! В полном соответствии с методикой, можно уверенно отметить в фенологической анкете, что сегодня, тринадцатого декабря, зацвёл одуванчик аптечный…
– А, чего бы он, зацвёл в декабре? – не понимает такого чуда, Казанцев.
– Это ремонтантное, вторичное цветение! – поясняю я, – Для многих цветков характерно.
Саратовский кордон. В три часа ночи, я просыпаюсь.
– Тук, тук, тук-тук, тук… тук, – в кромешной темноте, глухо стучит по другую сторону бревенчатых стен кордона, частая капель с крыши.
– Серёж! – тихо зову я, в полной
