легче от этого не стало.
– Не хочу есть! – упёрлась я, едва Ужка явилась с подносом. – И пить не буду! Опять снотворным напичкаешь! А я не хочу спать! Я хочу знать! И встать хочу! Где моя трость?
«Ящерка» находилась рядом с постелью в состоянии спячки, но воспользоваться ею мне не позволили. Ужка шустро поставила поднос на стол и перехватила трость.
– Лежать! – рявкнула она, нацелив её на меня очень знакомым жестом. – Молчи и слушай! Всю свою паскудную жизнь, сестрёнка, ты только и делала, что обманывала, манипулировала, пользовалась людьми. И не говори, что для общего дела и спасения ведьм с дарами, я тебя как облупленную знаю! Ты делала это из любви к искусству – потому что тебе нравилось врать и манипулировать! Ты и в клятву ради этого ввязалась – ради драйва, сцены и зрителей! И теперь ты получаешь по заслугам!
Я… я не нечисть, да, – я уронила челюсть.
А Ужка, раскрасневшись от гнева и выступления, махнула тростью и легонько ткнула «ящеркиной» головой в мою грудь, вынуждая лечь. И я смирно легла.
– И ещё будешь получать, – пригрозила она зловеще. – И примешь отдачу от судьбы со смирением раскаявшейся грешницы, без соплей, рёва и истерик. И без ругани, особенно со мной и Андреем. Напоминаю: в этом доме живёт ребёнок, который тебя обожает. И для которого ты – пример для подражания. Мысль ясна?
– Более чем, – покорно согласилась я.
– А теперь ты всё съешь, – трость указала на стол. – И всё выпьешь. Я ничего не подсыпаю. Это обычная усталость. Ты всю жизнь работала на износ и думала, что это продлится вечно? Всё, Деля, бензин кончился. И заначенный – тоже. И я варить его для тебя больше не буду.
Последняя фраза прозвучала так злорадно, что я, дабы не ругаться, вспомнила о змейке на солнышке. Зажмурилась, представила её и удивилась: эта тварь из обычной гадюки внезапно мутировала до анаконды и, стрельнув раздвоенным языком, так на меня посмотрела…
– И пока врач не разрешит вставать, ты будешь жить по режиму, – трость вернулась на своё место. – А он таков: постель – туалет – постель – потолок. И иногда, если будешь хорошо себя вести, чай на кухне по вечерам. Дня два точно. Поди как ушла из приюта, так и питалась одними зельями, да?
– Неправда, – я осторожно села боком к столику и взялась за ложку. – Я на борщи к бабе Любе заезжала.
Ужка презрительно фыркнула и повторила:
– Ешь. Я зайду попозже. И дара ради, Деля, хватит прозвищ. У меня есть имя. Если ты не забыла.
– Нюсь, – я отложила ложку, – ты не права. Не во всём права. Может, я и ввязалась в это дело из-за драйва, но в конце спектакля мне не досталось ничего, кроме непонятного протеза, расслоённой от клятвы души и пожизненных кошмаров. И я понимала, на что шла. Не факт, что меня реабилитируют и позволят работать легально. Я слишком многим прищемила хвосты. Пожинать плоды моего «актёрства» будете вы – и в первую очередь Руся. Я поняла это, когда она родилась, и работала и ради неё тоже. Ты же знаешь.
– Знаю, – сестра улыбнулась смущённо, устало и виновато. – Извини, Дель. Я так испугалась за вас, что… Ешь. И, кстати, – она указала на окно, – ещё кроме гипса у тебя теперь толпа фанатов. И они каждый день заваливают дом цветами. Я уже списки начала на дверь вешать, – добавила со вздохом, – чтобы полезные цветы рвали, которые потом на зелья пойдут. Негоже выбрасывать дары природы.
Я обернулась – действительно, полный подоконник цветов – огоньки, васильки, мелкая ромашка. Ясно дело, без записок, но в общем-то мне поровну, от кого. И так приятно.
– А потом о тебе легенды сложат, – заметила Нюся с порога. – Сказки о храброй ведьме, которая рискнула пойти против всех в одиночку. Да-да, именно так. Детали забываются, а закулисьем никто не интересуется. Остаётся лишь то, что на виду.
– Да ну их вместе с фантазиями… – и я занялась супом. Вкусным, щавелевым.
– Деля!..
– Ой, можно подумать твой мелкий вещий воздух не знает плохих слов, – я хмыкнула. – Дети их учат вперёд обычных и обиходных. Будто сама ребёнком не была и не помнишь. Спасибо, Нюсь, вкусно. Очень.
Она качнула головой и вышла. А я посмотрела на цветы и подмела свой поздний завтрак весь, до последней хлебной крошки. И с полчаса боролась со сном, точно зная, что обязательно зайдёт брат, но проиграла и незаметно выключилась. А когда проснулась, он сидел за столом и задумчиво ощипывал ближайшую ромашку.
– Андрюх, – я осторожно повернулась набок, – тебе ли, могзокопателю, гадать на ромашках?
– Это для вечернего чая, – пояснил он серьёзно и предъявил наполненную лепестками кружку.
Поставь нас рядом – ни одной общей черты. Андрюха – светлоглазый, с каштановой рыжинкой в отросших волосах, веснушками на вздёрнутом носу, совершенно невосприимчивый к загару и крупный в кости. И абсолютно не склонный к притворству. И как бы он выживал среди наблюдателей, если бы не древняя кровь и семейный дар – если бы брат тоже не был вещим с запредельной интуицией…
– Ты хоть от меня-то не прячься, – укорила я, садясь. – Застегнулся на все пуговицы, будто к чужому человеку пришел.
– Извини, Дель, – он сел рядом и обнял меня за плечи, чмокнул в макушку. – Пятнадцать лет же – только иногда «пейджер»…
– Пятнадцать? – переспросила я озадаченно. – Хочешь сказать, наблюдателем ты мне не являлся? Даже издали?
– Пару раз мелькал лаборантом, когда чуял, что твои анализы могут сравнить в общей куче и с моими. Но это мелочь. А ты так и не научилась считать, – заметил брат добродушно.
Пятнадцать лет… И слёзы как хлынули… Все эти годы я похлеще Нюси боялась, что больше никогда его не увижу – хотя бы издали, хотя бы в чужой наблюдательской личине… А если, не дай дар, не угадаю среди преследователей…
– Деля, что за сопли? – улыбнулся он.
– К-конечно, даже на с-свадьбу н-не п-позвали… – я хлюпнула носом. – Без м-меня зам-мутили… Вот м-мне сюрприз, п-представляешь? С-снится м-мама и в-велит: з-забирай Н-нюсю к себе, у нее, п-понимаете ли, ребёнок оп-пасный. У Н-нюси! Ребёнок! У этой м-мелкой г-глазастой, к-которая в-вечно хв-востом за м-мной!.. И я т-так, д-для п-приличия: п-папа-то где? А м-мне: ой, а т-ты же не зн-наешь…
Андрей засмеялся и обнял меня крепче. Письменно я это тоже ему высказывала, но надеялась, что устный наезд окажется внушительнее. Однако то, что представляется, редко совпадает с итоговой реальностью.
– З-засранцы, – я вытерла лицо
