тоже тово… Некоторые вон даже сморкаются от избытка чувств и соплей.
Довёл до флигеля и представил соседям.
– Санька! Дружок мой самолучший! С нами теперь жить будет!
– Н-да, – Отозвался Живинский, оторвавшись от беседы, – наше общество становится всё моложе. Впрочем, я не против – живите, молодые люди!
– Александр Иванович, – Прошу доброго пьянчужку, проживающего в соседнем нумере, – Не соблаговолите ли подвинуться? Аккурат в нумер Лещинсково, дабы Санька со мной по соседству жил.
– А сам, – Заморгал заплывшими глазками бывший почётный гражданин города Москвы, – ну… Лещинский!?
– Так он на той недели ещё опился, отпели уже.
– А?! А… – Дядя Саша, усиленно хмуря лоб, принялся передвигать вещи, што не заняло много времени.
– То-то я гляжу, – Бурчал он, – Сунул давеча сапогом, а там пусто! Опился, надо же… говорил я ему казёнку брать, а не невесть что у непроверенных торгашей. Эх, Вадим Николаевич, Вадим Николаевич…
Пока мы общались, Санька лупал растерянно глазами вокруг, прижимая к себе котомку обеими руками.
– Лезь! – Пхнул я ево в плечо, и дружок запрыгнул на тряпки, где и уселся, подвернув ноги калачиком, – Рассказывай!
– Бабка померла, – Дрогнул он голосом, перекрестившись быстро.
– Царствие Небесное, – Крещусь и я.
– Вот… – Начал Санька после короткого молчания, – как умерла, так и началось. Опомниться не успел, как я у старосты живу, а всех денег – семнадцать рубликов.
Он потянул бечёвку нательного креста и показал мешочек:
– Здесь прямо, для верности.
Сашка начал рассказывать деревенские новости, живо интересовавшие меня.
– … а она? Да ты чё? За Фильку? Вот нашла женишка!
– Порченая потому как! Да не тишком, а бабы застукали с Акакием Зотовым, на всю деревню и ославили.
– Женатиком?!
– Ну!
– Дура! Прыщавая!
– Прыщей теперь нет, – Засмеялся негромко дружок, – Зато пузо вылезло! А от ково, поди теперь узнай! По срокам оно непонятно выходит.
– А мои, мои што?!
– Ну… так, – Замялся Санька, – сами ничево, а так вообще не очень.
– В рост они твои деньги пустили! – Бухнул он наконец.
– Тьфу ты ж блять! – Вырвалось у меня, – Были люди, да и кончились!
Чиж вздохнул виновато и опустил голову.
– Ладно! – Хлопаю ево по плечу, – Не бери в голову чужие проблемы. Не ты в том виноват, не тебе и печалится.
– А сейчас, – Вскакиваю на ноги, потому как сидеть после таких новостей невмочь, но и слушать дальше не могу, потому как переварить надобно, – пошли-ка в баню! Для начала сменку тебе купить, штоб в чистое сразу.
Санька, дрогнув на мгновение, полез за пазуху, но я хлопнул ево по руке и тут же потащил к выходу. Заскочил к съёмщику и отдал деньги за Чижов нумер, вперёд за две недели.
– Деньги есть, – Тихохонько рассказываю другу, не отпуская ево руку, – да не поверишь! Плясками зарабатываю! Да не как Жижка, которово просто на праздники звали и за то лишнюю стопку наливали. Москва, брат! Денег у иных купцов стока, што просто не знают, куда девать! Иной всю нашу деревню на корню по сто раз купить и продать может, так-то!
– Таких денег и не бывает, – Осторожно не поверил мне Санька, – если только у Государя-анпиратора!
– Увидишь! – То, што я не стал спорить, убедило ево лучше всего, – На такую дурость порой тратят, што прости Господи! Ну и на мои пляски тоже. Станцую, и нате! От ста рублей.
– Божечки…
– А не поверишь! Вроде и деньги есть, а потратить толком не могу! Документов-то нетути! Ни дом купить, ни в банк положить, ни даже квартиру снять.
– Одеться! – Трясу пусть и неплохую, но прошедшую через десяток хозяев, одёжку, – Одеться даже толком не могу!
– А Иван Карпыч тебя из рук не выпустит, – Понял глубину моей проблемы Чиж, – особенно теперь, после таких-то денег.
– Ага! А ещё и сапожник етот треклятый, которому я вроде как законтрактован. С соседями моими тоже…
– А! – Машу рукой, – Не заморачивайся! Просто с деньгами етими я как тот наездник, што без седла на понёсшем коне оказался. Вроде и скачет быстро, но не управляет им. И всех мыслей – как бы руки не разжались, да как бы не упасть, потому как косточки потом по оврагам собирать.
Одёжку Саньке закупал как для себя, у знакомово старьёвщика. Такая, штоб на Хитровке щёголем не казался, и штоб с городу дворники сразу не гнали, как явного хитрованца и трущобника. Посерёдке, значица. Там свои хитрости есть, как одёжку с обувкой подбирать, да как держаться.
Объясняю попутно ети тонкости, но вижу – в одно ухо влетело, в другое вылетело. Потому как впечатления! Ничего, сам таким был, не один месяц нужен, штоб привыкнуть.
А всё равно! Объясняю, показываю и попутно выстраиваю в голове план на ближайшие недели. Провести по Хитровке, показать нужным людям, перезнакомить ево с кем надо.
«– Курс молодого бойца» – Всплыло в голове. А?! Ну да, он самый. Штоб не пропал хоть на ровном месте, здесь такое легко.
Так, потихохонько, и провёл по рынку. Одежку-обувку подобрал, чашки-ложки, да отнесли всё ето в нумера.
– А теперь, – Собрав чистое бельё в узел, я ажно жмурюсь от предвкушения, – В баню! В Сандуны!
Глава 44
Перед входом в Сандуновские бани Санька заробел. Шаги замедлились, и вот он встал, как вкопанный, вцепившись в узел. Ноги вросли в землю, а на лице медленно, но верно начинает проступать выражение испуга, перерастающее в панику.
– Пойдём! – Дёргаю его за плечо так, што он шатается вперёд и вынужденно начинает переставлять ноги. Ливрейный швейцар косится, чуть приподняв бровь, но пропускает, хмыкнув в густую бороду, спускающуюся ниже пупа.
В банный день или вечером и к двери бы на десяток шагов нас не подпустил, а сейчас и ничево, можно. День не банный, да и публика с утра такая, што вроде как и чистая, но и не так штобы очень. Артисты всякие, жокеи, цыгане бывают, ну да о тех разговор отдельный, они всё больше на жокеев идут, чем в баню. Ну и всякая такая прочая публика, почтенная, полупочтенная и малопочтенная, но с деньгами. Журналисты из тех, што «с именем», адвокаты мелкие и всякие разные субъекты непонятново рода деятельности.
– Ты завсегда, – Голос его «дал петуха», и Санька, заалев ушами, повторил, понижая голос.
– Ты завсегда так вот? – Он проводит рукой, показывая на мраморную роскошь в вестибюле.
– Што ты! Ето так, в честь праздника!
– А како… а! – Снова уши полыхают красным, но вопросов больше не задаёт.
В раздевальне нашу одежду принимают со всем почтением, раздевальщик оказывается поклонником моего таланта.
– Как же!
