Охотники в темно-синих плащах, отделанных красной и золотой тесьмой, поняли, что братья пришли с миром, и двинулись им навстречу. «Весьма необычные люди», — подумал Вали: у них были темные волосы и голубые глаза, как и у него самого. Они улыбнулись друг другу, затем охотники проговорили что-то на непонятном языке и уселись на землю перед ними. Вали не понял ни слова.
Волкодлак ослабевшими пальцами развязал свой мешок. Он предложил охотникам мех с вином, и они с благодарностью выпили. Это был тот самый мех, из которого пытался пить Вали. Он был уверен, что вино испорчено, однако охотникам оно, кажется, пришлось по вкусу. Один из них указал на рану Фейлега, а затем на их стоянку. Вали поднялся, чтобы последовать за охотниками, и понял, что Фейлег не может встать. На ночной переход ушли все его силы. Князь еще ни разу не видел волкодлака в таком состоянии. Он понял, что случилось: рана загноилась. Волкодлаку осталось жить недолго.
Вали заставил себя вспоминать, чтобы снова стать тем мальчиком, который рос в доме рядом с поселением Двоеборода, молодым человеком, который любил Адислу и клялся умереть за нее. Но у него в голове плескалась грязная болотная вода, и он с трудом формулировал мысли. Его осенило, что надо помочь Фейлегу встать. Вали присел на корточки, закинул руки человека-волка себе на плечи и поднял его. Этот человечный поступок как будто немного привел Вали в себя, и в голове слегка прояснилось. Перед ним люди китового народа или же их сородичи из глубины континента, которые живут охотой на оленей. Хемминг упоминал, что Хаарик собирался обменять Адислу на своего сына. Может быть, эти охотники знают, где находится и кто такой этот Домен, о котором толковал Бодвар Бьярки.
В лагере охотники жестами предложили братьям зайти в один из их шатров — коту. Там сидела женщина с маленьким ребенком. Она посмотрела на чужаков с подозрением, однако указала Фейлегу на шкуры, предлагая лечь. Вали опустил волкодлака на землю и вышел. Внутри коты было невыносимо душно. Ему хотелось на солнышко.
Фейлег, тяжело дыша, лежал на оленьей шкуре. Он едва не погиб, следуя за Вали в заданном им темпе. Волкодлак не сомневался, что князь каким-то образом околдован, однако решительно шел за ним. В душе Фейлега что-то шевельнулось, когда он повстречался с Адислой, и он твердо знал, что будет искать ее до самого конца. Он вдохнул запахи коты: еда и кислое козье молоко, оленьи шкуры и костер из березовых поленьев. Все это удивительным образом успокаивало. Фейлег вспомнил, как когда-то сиживал с братьями и сестрами в темноте у очага, слушая рассказы о приключениях и славных подвигах. Тогда он понятия не имел, что отличается от других людей, что ему уготована особая судьба жить среди волков. Многие годы Фейлег даже не пытался входить в человеческие жилища, но сейчас он был счастлив. Это Вали теперь сидел снаружи, опустив голову, и глядел на свои ноги.
Вошел какой-то человек, пониже остальных, в четырехугольной шапке с откинутыми назад концами. Человек кивнул, улыбнулся в знак приветствия, сел и провел рукой по волчьей шкуре, которую носил Фейлег. Волкодлак не ощутил в его жесте угрозы и позволил ему откинуть шкуру. Тот осмотрел рану. Покачал головой, осторожно коснулся пальцами. Затем развернулся и приказал что-то женщине. Она поднесла Фейлегу миску с каким-то варевом, и он с признательностью съел все.
— Руохтта, — сказал незнакомец Фейлегу. Указал на него, изобразил, как ложится и закатывает глаза.
Фейлег понял, что тот обещает ему скорую смерть.
Фейлег никогда не страшился смерти. Когда он жил в семье, ему говорили, что смерть — это хорошо; когда он попал к Квельду Ульфу, он воспринимал смерть как данность — перемену, событие, из-за которого один день становится непохожим на другие. Фейлег подумал, что был бы рад умереть в этом маленьком шатре, пропитанном домашними запахами, среди этих добрых чужаков, хотя, ощущая умиротворение, исходящее от этого места, глядя на женщин и детей, на улыбающегося человека в четырехугольной шапке, он все-таки хотел жить. И хотел ради себя самого, понял он. Ему на ум снова пришли слова «я волк», но какой волк стал бы думать так? Он далеко от своих лесных братьев, хотя и был воспитан, чтобы стать одним из них. Человек в четырехугольной шапке поднялся и вышел.
Вали, сидящему снаружи, тоже предложили еду. Он поел немного и выпил несколько глотков кислого молока. Еда и питье сразу запросились обратно, и Вали принял подношение только из вежливости. Он улыбнулся женщине, которая принесла ему миску, но сделал это не ради нее, а ради себя. Сейчас все эти жесты, которых требовал этикет, казались ему жизненно важными. Ему необходима связь с повседневностью, с людьми, понимал он, чтобы удержать его… от чего? Он сам не знал, но его пугало нарастающее внутри ощущение, нечто среднее между тошнотой и воодушевлением. Казалось, это нечто готово выдворить его из собственного сознания. Молодой князь понимал, что теряет внутри себя что-то очень важное.
Все казалось каким-то не таким. Еще раньше он решил, что ощущения больше всего похожи на опьянение, и теперь впечатление только усилилось. Он чувствовал себя свободным, как в тот момент, когда вино только начинает действовать. И еще он понимал, что сейчас приобретает совершенно иное сознание. Ему даже было немного страшно, но страх сопровождался непонятным восторгом, кто-то внутри него хихикал и подзуживал: «Ну, давай. Отдайся этому чувству. Выйди из себя и изменись». Вали не знал, куда движется, что с ним произошло, но интуитивно понимал, что этому необходимо сопротивляться. Безумные мысли теснились в голове: «Я становлюсь кем-то другим, но как такое возможно? Я — это я, значит, теряя себя, я становлюсь собой. Я — это больше, чем что-то одно. Я не бесконечен, я сломлен, я…» Он силился подобрать слово, чтобы как-то подытожить свои переживания. И тут слово пришло само: голоден. Да, он голоден, но хочет вовсе не той еды, какую можно взять из котелка.
Он заглянул в коту и понял, что Фейлег с ним никуда не пойдет. Ему хотелось уйти сейчас же, чтобы отыскать Адислу. Любовь к ней, кажется, обрела еще большую значимость. Она была словно свет в ночи для заплутавшего путника, огонек, ведущий в безопасную гавань. Он видел перед собой ее лицо таким, каким видел в последний раз, когда она целовала его на прощание, — испуганное, встревоженное, но полное любви к нему.
Вали помахал человеку в четырехугольной шапке. Ему хотелось, чтобы бестолковая голова сосредоточилась на том, что необходимо сделать, поэтому он неотрывно думал об Адисле.
Человек подошел и встал рядом с ним. Не владея общим языком, они с трудом понимали друг друга.
— Сын Хаарика? — спросил Вали.
Он нарисовал на земле корабль, затем изобразил, как он разбивается о скалы, ударив по картинке кулаком. Нарисовал корону и сделал вид, что хватает ее.
— Домен, — произнес он. — Где Домен?
Человек улыбнулся ему и успокаивающе замахал руками. Затем он развернулся, взъерошил волосы одному из детей, поцеловал женщину, которая приносила похлебку, и зашагал по равнине к далеким горам. Вали ощутил свою беспомощность. Он молча сидел перед котой, а семейство охотников на оленей взирало на него.
