Все подземелье вздрогнуло. Здание над нами ощутимо тряхнуло, на меня посыпалась каменная крошка, свечи потухли окончательно, и по подвалу разнесся едкий запах дыма от благовоний.
Но кружево схемы продолжало гореть. И в его пульсирующем свете я увидела, как тень от статуэтки пэйярту начинает расти в размерах. Она увеличивалась, пока не заняла всю стену, не стала больше потолка. Тень дернула хвостом, клацнула зубами, и тогда сама статуэтка вдруг
резко открыла глаза.
Глава 37. Прощание с ferkhen
Они сияли темно-оранжевым огнем, напоминающим лаву.
— Здравствуй, Джерри, — ощерился лис, поднимаясь на всех четырех лапах и тоже увеличиваясь до размеров крупного горного волка.
Голос пэйярту звучал как будто из-под земли. Он был низкий и властный, очень древний, будто со мной говорили сами скалы и кедры, побережья и моря, составляющие Шэрхенмисту. Я вспомнила, как поразил меня голос паука оришейвы в монастыре Северного креста — но даже он по сравнению с голосом Лиса был лишь тенью от тени.
— Здравствуй, пэйярту, — ответила я.
— Ты смогла вытащить меня из моего ferkhen.
Пэйярту начал медленно, хищно кружить вокруг сияющей схемы. Мрамор, составлявший статуэтку, теперь казался текучей изменчивой субстанцией: то ли водой, то ли металлом, то ли самим временем, сгущенным до одного мгновения. Мне почему-то казалось, что, если пэйярту дотронется до схемы, или меня, или Тилваса, то даже легчайшее прикосновение будет сокрушительным, как падение многотонного храма.
— Да, пэйярту. Я смогла, — твердо сказала я. — И я прошу тебя вернуться в Тилваса вновь.
— Зачем мне это? — Лис с притворным любопытством наклонил голову.
С такой же интонацией он мог бы сказать «мне это незачем».
— На этот раз все получится, как должно было быть изначально, — сказала я. — Ты видел: артефакт работает, ритуал проведен по всем правилам. Ты больше не будешь разорван, твоя душа не будет утекать сквозь трещины в случайном медальоне. Ты объединишься с Тилвасом по-настоящему. Клянусь.
— Я не прошу гарантий, воровка. Я спрашиваю, зачем.
Я переступила с ноги на ногу.
Гурх. Я не так представляла наш разговор. Точнее, я знала, что лис спросит. Но я думала, пэйярту будет больше похож на Тилваса, раз столько лет они были одним целым, пусть и сломанным… Я не ожидала увидеть настолько древнюю сущность. Глухую к жизни. К состраданию.
Глухую ко мне.
— Твой враг, горфус. Он тоже в человеке, ты ведь… Ты ведь знаешь все, что знает Тилвас, верно? — на всякий случай уточнила я.
Пэйярту медленно, подтверждающе кивнул и белой лапой потянулся к одной из ниточек схемы. Она задрожала при его приближении, зазвенела. Она бы неминуемо порвалась, но в последний момент лис лениво убрал лапу прочь, стабилизировав плетение.
— С помощью Тилваса ты сможешь избавиться от горфуса, остановить его. Поквитаться с врагом, причинившем вред стольким людям и рёххам.
— Мне это неинтересно.
Мне показалось, что меня ударили под дых.
— Меня не интересует месть и дела горфуса, — скучающе повторил пэйярту. — Это он, Черный Волк, всегда хотел чего-то от меня. Ему нравится боль и страдания других. Мне — нет. Если я буду в Тилвасе, мне придется бороться с ним. А мне этого не хочется. Зато если я вновь буду свободным рёххом, я просто покину остров, и что будет творится здесь, то меня не касается.
— Хорошо, — сглотнула я. — Предположим. Но Тилвас! Он умрет без тебя. Он погибает прямо сейчас. Ты шесть лет жил в нем. Неужели тебе не жаль его, Лис? Он был твоим домом…
— Он был моим ferkhen, — зарычав, перебил меня пэйярту.
Глаза рёхха полыхнули яростью.
— Он… он не хотел, — я понимала, как жалко звучат мои слова, но отчаяние постепенно затапливало меня — соразмерно тому, как я слышала сзади затихающие хрипы умирающего во сне Талвани.
Лис зевнул, сел и почесался задней ногой. Это провал.
— В конце концов, ты ведь зачем-то вселился в Тилваса тогда, на острове Нчардирк? Был у тебя мотив, верно? — мой голос стал медленно обретать прежнюю уверенность. — Чего ты хотел, пэйярту?
Лис навострил уши.
— Ты хотел познать жизнь человека. Ты хотел узнать, каково оно: жить в теле, как в тесном доме, из которого никак не выйдешь, и одновременно быть совершенно свободным — при условии, что тебе хватит смелости взять эту свободу. Быть таким маленьким по сравнению с миром — и одновременно почти всемогущим. Ошибаться и подниматься вновь. Поддаваться чувствам, мыслям, бросаться в жизнь, как в омут с головой, создавать себя и свой путь — самому… Видеть. Слышать. Обонять. Говорить. Трогать. Уметь сосуществовать с миллионами других таких, как ты. Ненавидеть. Любить. Бояться. Восторгаться. Смеяться и плакать. Ты хотел жить, пэйярту. И ты все еще хочешь, раз ты сидишь здесь передо мной, а не сбежал в далекие кедровые рощи — ведь в нашем ритуале нет ничего, что держало бы тебя. Ты говоришь со мной, потому что это тебе интересно. Ты хочешь вернуться в Тилваса. Сам. Я зря тебя уговариваю, ты и так вернешься в Талвани.
К концу монолога мой голос окреп.
Белый лис ощерился.
— Какая самоуверенность, — сказал он, поднимаясь и отворачиваясь к выходу.
Мое сердце будто пробило стеклянной стрелой. Я дура. Все кончено.
Но, поднявшись на первую из ступеней подвала — тени следовали за ним, как свита, — пэйярту вдруг остановился и обернулся.
— Впрочем, ты права. Я хочу вернуться в Тилваса Талвани. Но только при одном условии.
— Говори, лис.
— Я хочу, чтобы ты дала ему то, что он ищет. От чего сама закрываешься. Не сразу. Не по принуждению. Но я хочу, чтобы ты зажгла свет.
— Я не понимаю, о чем ты.
— Все ты понимаешь. В своих мыслях ты нередко называешь вас людьми, танцующими в темноте. Уставшими, спотыкающимися на каемке вечности. Людьми с дырами в груди, в которых нет ни любви, ни надежды, только долгая смерть, подкрадывающаяся из-за угла, обреченными на угасание, родившимися, чтобы исчезнуть, ничего не создав. Но я не для того становлюсь человеком, чтобы утонуть в темноте. Либо однажды ты зажжешь для Тилваса свет, Джеремия Барк, либо дай ему умереть прямо сейчас — потому в темноте время неважно.
— Нельзя зажечь свет для кого-то другого, лис. Мы делаем этот выбор только для себя.
— Но можно показать, где находится свет. Зажечь свой фонарь и дождаться.
— Не факт, что другой на него пойдет.
— Тилвас уже шел.
— Я не понимаю.
Глаза пэйярту горели, как огромные костры на далеких холмах, что зажигают в нóчи приветствия мертвых. Лис сидел неподвижно, как статуя. Дым благовоний, заполнявший подвал, заставлял меня дышать медленно, осторожно. У меня слезились глаза, но я не знала, от чего: от едкости горящего шалфея или оттого, что наш диалог, слишком смутный, слишком обскурный, заставлял мое сердце биться быстрее.
