У Риты ёкнуло сердце. Что-то подсказывало – Джозефа вызывалине на кабинетное совещание и не на дружеский междусобойчик. А он, встав иодёрнув неизменный камуфляж, ещё и сказал ей:
– Давай поводок. Атахш велено захватить.
…Около одиннадцати вечера Чейз вдруг вскинул морду к потолкуи завыл – негромко, но так, что Рита схватилась за сердце. Потом кобельотвернулся и лёг носом в угол, отказавшись от ужина. Рита села рядом, сталагладить его, звать по имени, тормошить, но он даже не пошевелился. Зачем жить,когда его подруга ушла из пределов этого мира?
Бог не фраер, правду видит. Поэтому не обидел СемёнаПетровича Хомякова, не сдал в натуре к одиннадцати туз. А всё благодаряцепкости Семёна Петровича, кремневатости его характера и умению держать боталоза фиксатым частоколом. О том, как кликали его когда-то «Чипом и Дейлом»,нормальные люди уже и думать забыли. Теперь он был токмо и единственно Папа, ипроизносилось это уважительно, в основном шёпотом. Потому как авторитет, глыбище,утёс, матёрый человечище. Понимать надо.
Да, многое нынче уходило в прошлое, причём с такойбыстротой, что голова временами порывалась кружиться. Отмирали, как чешуйкиороговевшей кожи, многие жизненные моменты, за которые совсем недавно впорубыло драться зубами. Например, депутатство в питерском ЗакСе. Глупая мелочь,начальная ступенька на лестнице, когда-то казавшаяся вершиной. Теперь СемёнПетрович только посмеялся бы, предложи ему кто занять даже губернаторский пост.Да что там! Поднимай выше – его теперь не устроило бы и кресло Президентастраны.
Страны, которой всё равно очень скоро не будет…
Туннелей, выводивших в древний Рим, на карте фигурировалодва. Один – куда-то в эпоху Цинцинната. Узнав от наёмных историков, что товремя славилось суровой простотой нравов, а сам диктатор Цинциннат, отогнав отРима врагов, добровольно сложил верховную власть, вернулся в деревню и взялсяза соху, Семён Петрович сразу понял: нам не туда.
А вот второй туннель вёл как раз куда требуется, на самыйрубеж новой эры, в царствование Тиберия.
То есть сперва Хомяков несколько огорчился – не мог таксразу взять и забыть позднейших цезарей-извращенцев, изначально мерещившихсяему под прицелом гранатомёта, – но затем прочитал подготовленнуюисториками справку и воодушевился заново. Справка была такова, что он началразмышлять о парадоксах времени и о том, чьё жизнеописание ему вдействительности подготовили. Реального Тиберия? Или подставного? Быть может,виток истории положил ему на стол собственную биографию, ещё не реализованную,но которую он собирался реализовать – и вместе с тем как бы уже реализовал впрошлом? И если так, сможет ли он что-нибудь изменить против зафиксированногоТацитом? (Семёна Петровича не слишком вдохновлял описанный в хрониках конецТиберия, якобы задушенного под ворохами одежд.) Вопрос выглядел нерешаемым,однако к нерешаемым вопросам Папе было не привыкать. Их для него просто несуществовало.
А значит, оставалось только выбрать, на какое числозаказывать тогу.
В полном соответствии с характеристиками, данными летописцемТиберию, Семёну Петровичу не было жаль ни современности, ни современников. Еслиуж совсем откровенно, ему было жаль покидать в настоящем по большому счётутолько две вещи. Первой был любимый шестисотый «Мерседес». Временами СемёнПетрович ловил себя на том, что всерьёз прорабатывает вариант с периодическимиэкспедициями сюда – за бензином. Правда, здешняя реальность должна былавскорости рухнуть и с ней перспектива раскатывать с ветерком по Аппиевойдороге.
А второй вещью, как это ни смешно, был… его домашний сортир.Наверное, тут опять сказывалось тяжёлое детство и коммунальный туалет с еговечным сумраком, грязно-зелёными стенами, заплаканным бачком и неудобным,утопленным глубоко в пол унитазом. Эти детские воспоминания сделали Хомяковаценителем и гурманом во всём, что касалось сортиров. Соответствующее заведениев его загородном доме было им любимо до последней кафелины на стенах, и онпредвидел, что будет по нему ностальгировать. Удастся ли в Риме повторить нечтоподобное? Про римские бани, знаменитые термы, слышали все. Чуть меньшему кругуизвестно, что вода в эти термы, как и вообще в город, подавалась по свинцовымтрубам, отчего римляне и жили до сорока. Но вот как у них обстояло ссортирами?..
Надо будет озадачить историков.
В любом случае и этот вопрос к категории нерешаемых неотносился. Более того: при Веспасиане, правившем вскоре после Тиберия, уже былиобщественные уборные, и с них даже брали налог…[53]
А раз так, значит – сделаем.
Семён Петрович был очень могуществен. Почти всесилен. Какаятам дверца на замке под бочкой с капустой? Смех вспомнить. Ту дверцу давносменили крепостные ворота, рассчитанные на грузовик. Когда настанет день «Д»,золото будущего цезаря повезёт колонна КамАЗов. С прицепами типа «шаланда». Ичего-чего только не будет в их кузовах…
…А вот и будет одна недостача. Крохотная, но обидная.
Дедов сундук.
Сплывший у Семёна Петровича непосредственно из-под носа…
Теперь, задним числом, Хомяков вспоминал какие-то разговорыоб этом сундуке, тёмные, неясные, отрывочные, подслушанные опять же в детстве.Фраза там, полфразы тут, – ребёнком он не придавал им никакого значения,но сейчас, зная, что к чему, из рожек и ножек можно было составить целостнуюкартину. Временами, особенно с пьяных глаз, отставной майор КонстантинАлексеевич вспоминал свой отъезд из блокадного Ленинграда и многоэтажно крыл «сволочей»,отобравших у него предназначенный для личного имущества грузовик. Хмельныеплаксивые матюги звучали эпитафией нажитому, которое ему так и пришлось большейчастью навсегда потерять, а самое ценное – «ухоронить».
Что же за таинственное сокровище покоилось в замурованномчемодане, если дед до конца дней своих так им страдал? Но при этом решилсявручить его внуку лишь на смертном одре?..
Пока ясно было одно: если это не выяснить, идея фикс «СемёнуПетровичу Тиберию» будет обеспечена на всю жизнь. Да такая, что императорскаяпорфира покажется не в радость, не в кость и не в масть.
Между прочим, хрональный туннель в военный Ленинград накарте имелся… Когда Хомяков начинал думать об этом, его щёки опускались наплечи, лицо кривилось в гримасе и накатывало саднящее искушение личнопроверить, где в тот день пребывал его дед-энкавэдэшник – ещё в городе или уженет? И, что важнее, где пребывал чемодан? В «ухоронке» под подоконником илигде-нибудь за диваном?
…Или всё-таки не устраивать себе лишние сложности, плюнутьна клад отставного майора – да и рвануть прямым ходом в Рим?
Блокадный сочельник
По тёмной заснеженной улице Восстания неспешно двигалисьтрое вооружённых военных в добротных полушубках: патруль! Командир с краснойповязкой на рукаве – и при нём двое рядовых с автоматами. Походка у командирабыла на первый взгляд совершенно нормальная, но опытный наблюдатель сразураспознал бы, что человек после ранения. Действительно, начразведки штабаартполка Ленинградского фронта капитан Уфимцев был ранен в ногу осколком вовремя памятной артиллерийской дуэли, когда огонь вражеской батареи всё-таки былподавлен. Госпиталь, операции, беспомощность… Только через месяц начал онвставать и понемногу ходить, разрабатывая колено. «Ты вот рвёшься к своим нафронт, хотя врачи санаторий рекомендуют, – сказал ему военком. – Ну амне комендант города всю плешь переел, грамотные командиры нужны позарез, гдехочешь, там и бери. А у тебя Высшее артиллерийское за плечами, ты кадровыйкрасный командир… На ловца и зверь! Послужи-ка вместо санатория в комендатуре,окрепни, тогда и о фронте поговорим…»
