Кадиш вышел на охоту за костями, аристократическими костями, крепкими, да и как им не быть крепкими, при таком-то харче – сливки да карамель, – так что они устоят даже в эти неустойчивые времена. Он надеялся, что кости будут блестящие, как на картинке, и будут лежать в гробу, как скелет на уроке анатомии, а когда он станет ссыпать их в свой мешок, застучат, как кастаньеты.
Кадиш миновал церковь Иглесиа дель Пилар и теперь крался меж деревьев вдоль кладбищенской ограды – искал, где бы через нее перелезть. Когда уличное освещение позволяло, когда появлялась луна либо тьму прорезал свет фар, Кадиш мельком видел верхушки памятников или мавзолеев, возвышавшихся над оградой. Тут изобиловали распахнутые в полете крылья, головы в нимбах. Воздетые руки с крестами, лавровые венки, гигантские бронзовые мечи. Кадиш остановился возле какой-то крепкой решительного вида дамы с обнаженной грудью – она вполне сгодится, когда надо будет перелезть через ограду.
Кадиш сунул руку под рубашку и вынул деревянную рукоять, из-за которой прихрамывал. Ночью у кладбища могло померещиться, что он выдирает из груди кость, на которой все держится, и сейчас рухнет, рассыплется кучей ребер и конечностей, и все это, клацая (как, в его представлении, скелет), упадет на землю.
Если бы где-то поблизости ходил охранник, афера Кадиша завершилась бы, не успев начаться. Потому что, хоть он и неплохо замаскировался, спрятал инструмент и, крадучись, проковылял вдоль ограды, тем не менее, перебираясь через нее, наделал шума. Он кряхтел и ругался, но все перекрыл стук деревянной рукояти и звяк штыка лопаты, когда он сбросил их на землю. Зубило вывалилось из кармана куртки вместе с фонарем, но он не разбился (выкапывать кости в темноте – только этого не хватало). Так или иначе, Кадиш оказался на кладбище, собрал инструмент – кроме рукояти, на нее он опирался, как на посох, – пришел в себя и успокоился: раз ему сошел с рук оплошный штурм ограды, возможно, ночь спустит ему и другие оплошности.
Первое, что его ошеломило, – это количество мертвых гоев. Это было не его кладбище. В темноте сверкнули глаза, мимо него пронеслась кошка, вдалеке раздался треск, ветер донес одинокий посвист – казалось, тут все имеет особый смысл, впрочем, иначе и быть не может, если ты залез на чужое кладбище, намереваясь ограбить могилу.
Кадиш достал фонарь, но не прикрыл его, как на кладбище Благоволения, рукой. Уж очень хотелось посмотреть – со смесью зависти и изумления – на этот великолепный город в центре его города.
О размерах кладбища Кадиш знал и тем не менее к тому, что открылось, оказался не готов. Он собирался с духом и вынашивал свой план в такой спешке, что даже представить себе не мог, каково это – оказаться на уходящей вдаль авеню с усыпальницами по бокам.
Он пошел по аллее с памятниками поменьше. Но и она выходила на магистраль, где по обе стороны тянулись мемориалы; луч фонаря выхватывал из темноты витражи, отражался от полированного камня. Попробуй найди здесь нужные кости, если знаешь только имя.
Монументы скорее походили на замки, чем на усыпальницы, статуи нередко в человеческий рост, отчего Кадиш испытывал чувство, казалось, давно им утраченное, – ужас, который обычно испытывают на кладбище. Один раз он даже вскрикнул: луч фонаря осветил мускулистую спину – прямо посреди аллеи стояла одинокая фигура. Наклонясь, припав на одно колено, она застыла у единственной относительно скромной могилы. Кадиш свернул на тихую обсаженную деревьями аллею, которую, как ему показалось, мало кто посещал.
Кадиш миновал надгробия героев революции и Парагвайской войны[51] – такую историю страны он и ожидал здесь увидеть. А вот что его поразило, так это какие воспоминания пробудило в его памяти имя президента Иригойена[52]. Он был готов поклясться, что если и ходил в детстве на похороны, то только на похороны матери. Но, увидев эту могилу, Кадиш вспомнил: вот он стоит под дождем рядом с мамой, а мимо несут гроб с телом президента. Воспоминания о матери Кадиш лелеял, их было мало – как он мог это забыть? Дождь, мамина юбка, гроб президента, военные почести. Талмуд Гарри всегда называл Иригойена «последним хорошим человеком». Как-то он сказал: «После него мы как страна не стоим и ломаного гроша». И его слова оправдались.
Среди гигантских монументов встретилось несколько выделявшихся своими масштабами настолько – как же иначе? – что их соседи казались жалкими карликами. Для Кадиша они стали маяками, путеводными звездами. Над куполообразной крышей одной усыпальницы размером с часовню вздымалось изваяние, как показалось Кадишу, редкой красоты. Эта статуя была для него самым дальним ориентиром, в темноте она виделась массивным черным силуэтом. Кадиш поначалу решил, что это обелиск, но по мере того, как тьма сгущалась, а он подходил все ближе, очертания становились все отчетливее. Лестница Иакова – вот что это! На верхней ее ступеньке присел ангел, а вокруг него порхают, буквально кружат херувимы.
Чем ближе он подходил, тем больше терялся. С какой бы аллейки он ни сворачивал, какую авеню ни выбирал, большая статуя – а он ориентировался на нее – всегда стояла к нему лицом, и он шел на юг, а думал, что на север, искал Иглесиа дель Пилар на востоке, а она оказывалась на западе. Потом Кадиш понял: у статуи были четыре стороны, у основания каждой лестницы – по спящему Иакову, а наверху четыре ангела – лицом к лицу, кончики их крыльев приварены друг к другу, отчего кажется, будто они сейчас воспарят.
Кадиш поклялся бы, что все время знал: он ищет именно эту могилу, что статуя всю ночь манила его, подавала ему знак. Но если так, почему бы ему не пойти к ней прямиком, а не таращиться, пялиться на этот город мертвых и блуждать, нарезая круги?
На передней стене мавзолея была медная табличка. Кадиш поднес к ней фонарь и, увидев имя, которое искал, впал чуть не в религиозный экстаз: он выполнит свою задачу. Но на табличке всего одно имя – быть не может, чтобы в такой громадине покоилось всего одно тело!
Кадиш натянул перчатки, провел пальцами по выпуклым буквам. Надпись рельефная, буквы все четкие, выступают на сантиметр, не меньше.
Кадиш вяло подергал двойные двери – так и есть, заперты. Просунул зубило в щель между створками, подвигал, раскачивая запор, застучал – до сих пор он старался на кладбище не шуметь – стучал и стучал, пока запор не поддался. Подождал – не встревожил ли он охрану? Но услышал лишь собачий лай вдалеке. Кадиш открыл двери, юркнул внутрь и быстро закрылся.
Осветив фонарем потолок и еще не рассмотрев все толком, он понял: мавзолей в десять раз больше, чем казался снаружи. Двери, через которые он вошел, теперь выглядели крошечными. Наклонил он голову при входе или нет? Он не помнит, что было минуту назад!
Под ногой что-то заскрежетало, нога провалилась – уж не осела ли под его весом плита? Звук подхватило эхо, оно зазвучало громче, потом затихло.
