Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 86
— Баумофф! — опять повторил я. — Баумофф! Прекратите это!
И тут вдруг мне показалось, что комната чуть дрогнула. Напомню вам, что все это время, как я уже говорил вам, меня наполняла странная и постепенно нарастающая тревога. Думаю, что слово это до того самого мгновения наилучшим образом описывала мое состояние. Но когда воцарившуюся в комнате тьму взбудоражил этот легкий толчок, я встревожился уже в высшей степени. Меня окатил порыв подлинного и отчаянного страха, не имевшего, впрочем, под собой никакой оправдывавшей меня причины; посему, просидев в состоянии подобной напряженности несколько долгих минут, я решил, что следует взять себя в руки и успокоить расходившиеся нервы. И тут, едва я сумел кое-как успокоить себя, комнату вновь тряхнуло… незнакомое мне прежде и мучительное сотрясение лишило меня всяческого утешения.
— Боже мой! — прошептал я. И, внезапно набравшись храбрости, позвал: — Баумофф! Ради бога… прекратите это.
Вы не имеете ни малейшего представления о том усилии, которое требуется, чтобы говорить в полный голос в присутствии этой тьмы; и когда я заговорил, звуки собственного голоса повергли меня в панику. Пустые и грубые слова мои пробежали по комнате, вдруг отчего-то показавшейся мне чрезвычайно огромной. Словом, я надеюсь, что вы постараетесь понять, как скверно мне было в тот миг без дальнейших объяснений с моей стороны.
Баумофф не отвечал мне ни слова; однако я слышал, что дыхание его сделалось более полным; хотя частота движений его грудной клетки явным образом указывала на то, что организм его нуждается в воздухе. Комната уже перестала трястись; наступило мгновение спокойствия, позволившее мне подумать о том, что следует подняться с места и подойти к креслу Баумоффа. Однако я не смел этого сделать. Я понимал, что по какой-то непонятной причине не могу вообще прикоснуться к нему. И все же, даже в тот миг, как я теперь понимаю, не страх запрещал мне сделать это.
А потом сотрясения начались снова. Я ощущал, что седалище мое скользит по креслу, и выставил вперед ноги, упершись ими в ковер, чтобы только так или иначе не соскользнуть на пол. Сказать, что я был охвачен страхом, не значит описать мое тогдашнее состояние. Мною владел ужас. И тут вдруг я ощутил утешение, пришедшее ко мне самым неожиданным образом; ибо меня буквальным образом осенила идея, давшая основание для надежды. Это была одна-единственная строчка; «эфир, душа железа и прочих вещей», которую Баумофф некогда использовал в качестве иллюстрации на своей чрезвычайно интересной лекции о сути вибраций, которую я прослушал на раннем этапе нашей дружбы. Он сформулировал тогда предположение о том, что in embryo, материя в своем первичном аспекте, представляла собой локализованную вибрацию, передвигавшуюся по замкнутой орбите. Эти первичные локализованные вибрации имели бесконечно малую величину, однако были способны при определенных условиях соединиться под воздействием ключевых вибраций во вторичные вибрации размера и формы, определяемые множеством подлежащих области догадок факторов. Вторичные вибрации, в свой черед, могли сохранять свою новую форму до тех пор, пока ничто не искажало их комбинацию или не понижало или не отвращало их энергию… единство их отчасти определялось инерцией невозмущенного эфира, находящегося вовне замкнутой траектории, на которой они совершали свою активность. И такая комбинация первичных локализованных вибраций представляет собой не более и не менее как материю. Людей, миры и вселенные.
А потом он произнес слова, которые поразили меня больше всего. Он сказал, что если бы мы могли создать достаточно мощную вибрацию эфира, то получили бы возможность дезорганизовать или возмутить вибрации материи. То есть, располагая машиной, способной произвести в эфире вибрацию соответствующей силы, он мог бы уничтожить не только наш мир, но и всю вселенную, вместе с раем и адом, если такие края существуют, и притом существуют в материальной форме.
Помню, какими глазами я глядел тогда на него, восхищаясь масштабом и продуктивностью его воображения. И теперь эта лекция вспомнилась мне, помогая вернуть отвагу здравыми аргументами. Разве не было возможно, что созданное им эфирное возмущение обладало достаточной энергией, чтобы дезорганизовать вибрации материи в непосредственной близости от него, производя, таким образом, сотрясение земли вокруг дома, передающееся непосредственно самому строению?
И тут мысль эту сменила в моей голове другая, куда более важная.
— Боже мой! — произнес я вслух, обращаясь к окутавшей нас тьме. Таким образом становится понятной еще одна тайна Распятия: возмущение эфира, порожденное муками Господа, нарушило обыкновенные вибрации материи возле Креста, вследствие чего произошло небольшое землетрясение, открывшее могилы и разорвавшее завесу, скорее всего за счет движения опор.
И, конечно же, землетрясение являлось следствием, а не причиной, как всегда утверждали те, кто стремился умалить Христа.
— Баумофф! — позвал я. — Баумофф, вы доказали еще один факт. Баумофф! Баумофф! Отвечайте. С вами все в порядке?
Голос Баумоффа прозвучал во тьме комнаты резко и внезапно, но отвечал он не мне.
— Боже мой! — проговорил он. — Боже мой!
В голосе его чувствовался вопль истинной умственной агонии. В своем наведенном гипнотическом трансе он переживал некоторое подобие мукам Самого Христа.
— Баумофф! — крикнул я, заставляя себя подняться на ноги. Кресло его шевельнулось, следом за движением тела. — Баумофф!
Пол комнаты тряхнуло с необычайной силой, я услышал, как скрипнули балки, как что-то упало и разбилось во тьме.
Дыхание Баумоффа сделалось мучительно напряженным, однако я оставался на месте. Я не смел приблизиться к нему. Теперь я понял, что боюсь сделать это, что боюсь его… боюсь его состояния, боюсь неизвестно чего. Меня переполнял жуткий страх.
— Бау… — начал, было, я и смолк, вдруг ощутив, что боюсь даже разговаривать с ним. Я не мог заставить себя даже стронуться с места.
И вдруг он воскликнул голосом, полным немыслимой муки:
— Или, Или, лама савахфани!
Однако последнее слово превратилось в его устах, покорившихся гипнотическому горю и боли, в вопль, полный истинно адского ужаса.
И тут со стороны его кресла в комнате прогремел жуткий, полный насмешки голос:
— Или, Или, лама савахфани!
Понимаете ли, голос этот не принадлежал Баумоффу. В нем не было отчаяния; его наполняла немыслимая, животная, чудовищная насмешка. В наступившем безмолвии я замер, словно примерзнув к месту… дыхание Баумоффа смолкло. В комнате воцарилась абсолютная тишина, она превратилась в самое жуткое и безмолвное место на свете. Тут я сорвался с места, зацепился ногой за край коврика перед камином, и в голове моей пролился целый звездопад. После этого меня на очень долгое время, на несколько часов охватило забвение.
Возвратился я в настоящее, ощущая только жуткую головную боль, и ничего кроме нее. Однако Тьма рассеялась. Перекатившись на бок, я увидел Баумоффа и сразу забыл даже об этой головной боли. Он сидел, склонившись ко мне: широко открытые глаза его потускнели. Лицо его опухло, и на нем появилось какое-то животное выражение.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 86
