Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
Хорошо, Эльза. Ты пробилась, так и запишут в отчетах. Ты молодец. Тебе все плюшки и орден за заслуги перед Отечеством II степени. Первую не дадут, первую получит твой куратор на станции. А я — человек приземленный, я чихал на ордена. Много ли мне надо? Я ловлю родину на собственного сына, как щуку на живца. Я вижу, как срывается с места адъюнкт-генерал Бреслау. Вот он поднимает на дыбы жеребца научной разведки: Тиран в поход собрался! Хватает шпагу, мушкет и плазматор с запасной батареей. Королевский Совет заседает ночью, во внеурочное время, сыплет приказами и полномочиями как из рога изобилия. Королевский Совет, вся королевская конница, вся королевская рать, все фундаментальные науки, от форономии до ценольболологии — в бой, в атаку, сабли наголо! Первый антис Ларгитаса нашелся! Сидит, понимаешь, в Саркофаге, как гусь в кувшине! Стоп, почему гусь? Откуда взялся гусь? Кажется, остаточные явления от контакта с доктором Ван Фрассен. Что-то у нее связано с этим гусем... Джинн в кувшине, конечно же, джинн. Два джинна в одном кувшине: тесно, душно, кондиционер не работает. Короче, шевелите задницами, лентяи! Ларгитас своих не бросает! Я вижу это, и мне даже не смешно, я устал, я так устал, что смех — непосильный труд, а сложить два и два — каторга...
— Не место, — сказал Артур Зоммерфельд. — Нам. Здесь.
И внес коррективы:
— Мне.
Гюнтер вздрогнул. Да что там, он просто подпрыгнул на месте — и едва не сверзился в каменную чашу. Джинн подошел неслышно, как кот. Артур был бос, в одних холщовых штанах, подвернутых до колен. Голый торс молодого человека блестел от пота, словно Артур на сон грядущий отпахал час-другой в тренажерке. Он меня не видит, понял Гюнтер. Я его не услышал, а меня для него вообще нет, как если бы я не родился. Зоммерфельд-младший напоминал человека, который внезапно получил абсолютную свободу — и теперь не знает, что с ней, такой красивой, делать. Крайности смыкались: в Артуре было что-то от помпилианского робота — раба, несвободного чуть меньше, чем полностью.
Жесткая стереотипность поведения, которую Гюнтер имел несчастье наблюдать в сыне посла, исчезла. Отсутствие стереотипов было едва ли не страшнее. Складывалось впечатление, что даже штаны и те стесняют джинна. Давят на живот, ограничивают подвижность. Да что там! Само слово «штаны» уже было фактическим ограничением: не брюки, не лосины, не шорты.
— Играть будем? — спросил Артур.
— Да.
Зачем я ему отвечаю, подумал Гюнтер. Он же говорит не со мной!
— Как?
Гюнтер промолчал.
— Давай летать? — предложил Артур. — Кто выше, а?
Не налетался, вздохнул Гюнтер. Тоже в медблок захотел. Натху челюсть сломал, этот шею свернет. Вот она, свобода, когда в дурных руках...
— Кто выше, — буркнул он. — Хорошая игра.
— Хорошая, — согласился Артур. — И ты говоришь, что не Сын Ветра?
Гюнтер сел поудобнее:
— Ага. В данном случае я скорее ветер.
Беседа начала его забавлять.
— Хорошая игра, — повторил Артур. — Чур я первый.
Штаны сгорели. Нагой, как при рождении, раскалившись добела, так, что стали видны багровые вздувшиеся жилы, по которым струился огонь, Артур Зоммерфельд запрокинул лицо к небу. В угольно-черной, подкрашенной заревом пустоте он видел купол: темно-красная медь, зеленые потеки окислов, копоть в углублениях, сделанных для звезд. Гюнтер тоже видел этот купол — не сейчас, раньше, когда сидел во дворе над разбившимся Натху.
— Давай летать? — повторил Артур.
И сам ответил:
— Давай.
Купол встретил джинна молниями.
III. ЛаргитасУ Паука болела голова.
Его всегда мучила мигрень, когда дело фактически закончилось, но формально еще длилось. Это как секс в гостинице, со случайной подружкой из бара. Ты уже кончил, и еще раз кончил, и хочешь в душ, сигарету, спать, мать его, хочешь, а надо лежать пупом кверху, делать вид, что ты, мать его размать, счастлив как никогда в жизни, — и вести разговоры ни о чем с женщиной, которую ты забудешь, шагнув за порог.
Бог информации ненавидел такие непродуктивные минуты. Часы он ненавидел в шестьдесят раз больше, сутки — в одну тысячу четыреста сорок раз. Иногда, для разнообразия, он ненавидел судьбу — за то, что не позволила ему родиться гематром. Нет, это лишнее. Тогда он был бы лишен возможности сквернословить.
Объект закрывался. Все, что можно было из этого сраного объекта выжать, уже выжали, скрутили винтом и дожали остатки. Энергоснабжение перевели в экономный режим, на этажах с минус первого по минус шестой отключили воду. Персонал разъехался, охрана большей частью — тоже, кроме двух чахлых постов наземки. Ускакали эксперты, почесывая в яйцевидных затылках. Остались, как говаривала Паукова бабушка, земля старушке пухом, три калеки и клопы в матрасах. Завтра с утра обещали прислать грузовой аэромоб за Пауком. По-хорошему, следовало лечь спать — время за полночь, самое оно прикемарить до шести, а потом, на свежую голову, дособраться.
Гроздь рабочих сфер гасла по мере отключения программ. Гурман-невидимка подъедал виноградину за виноградиной. И вот, спрашивается, зачем Паук глянул на периферию?!
Работала забытая камера на минус восьмом.
— Танцуем, значит?
Они танцевали: Бреслау с жирнухой-телепатшей. Паук хихикнул. Он ждал чего угодно, но танцев? Сейчас отправятся в постель, подумал он. В медблок, на манипуляционную кушетку. Не сломали бы! Казенное имущество... Звук отсутствовал, но он прикинул ритм на глазок: три четверти, вальс. Вот же блин блинский! Комедия быстро наскучила Пауку, тем более что изображение камера давала куцее: плечо Бреслау, мясистый бок телепатши. Он потянулся отключить наблюдение и передумал.
Что это у нас? Лучевик?
Бреслау, штабной засранец, решил продемонстрировать партнерше, какой он отличник боевой и политической подготовки. Видала, мол, ствол? Как поют аримы с Кемчуги, гиганты островного секса: «Волосат и грозен ствол у пальмы, ствол мой волосатей и грознее!» Телепатша, кажется, видала: точнее сказать Паук не мог, Бреслау заслонял толстуху от его взгляда. Не будь камера стационарной дурой, намертво закрепленной на стене в углу, Паук мог бы заставить ее облететь вокруг сладкой парочки, дать любовные утехи со всех ракурсов. А так он вынужден был довольствоваться малым. Целуются? Нет, кажется, она смотрит ему в спину. Извращенцы? Милые любовные игры: я сзади, ты тоже сзади?
Бреслау дернул щекой, что-то сказал. Рука с лучевиком дрогнула. Двое в коридоре. В пустом коридоре. И голова болит. Чем дольше Паук смотрел на изображение, подаваемое с камеры, тем больше у него начинала болеть голова. Выключи, подсказывал кто-то. Выключи и вали на боковую, придурок.
Что происходит?!
Козел, подумал Паук в свой адрес. Ты не паук, ты козел-козлище, вонючий кретин. Зачем ты влез в терки между Бреслау и телепатшей? Вчера они грызлись, сегодня любятся, завтра разбегутся. Хочешь спуститься к ним? У тебя чешется? Здрасте, я третий лишний, у меня есть нездоровые фантазии, которыми я готов поделиться...
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
