Мы станцуем за облаками, Ты вернешься, а я останусь…
2
– Давай-ка еще раз, куманёк, и поподробнее, – попросил Шут. – Учти, все это придется повторять не раз, и мне, и тебе.
Взвесил на ладони бубенчик, спрятал в карман. Шутки кончились.
– Поподробнее? Можно, – согласился Король. – Итак, Бавария – суверенное государство. Это зафиксировано в договоре 23 ноября 1870 года о присоединении королевства к Северогерманскому союзу. Собственная дипломатия, вооруженные силы, почта, телеграф, железные дороги, система налогообложения, полная самостоятельность в вопросах о подданстве и праве поселения. Это же было подтверждено Конституцией Германской империи, принятой 18 апреля 1891 года. Бавария имела в Империи те же права, что и Пруссия, хотя Берлин неоднократно хотел все переиграть.
– Но твои предки упирались, – кивнул Шут. – Дедушка Людвиг, помнится, целый скандал устроил.
– Да, в Москве, в 1896 году. Дед приехал на коронацию Николая вместе с принцем Генрихом Прусским, и какой-то местный умник привселюдно причислил его к свите. Мол, прусский принц – и прочие принцы при нем. Дед и высказался. Газеты потом целый год кости перемывали. Так или иначе, но Бавария сохраняла все свои права до ноября 1918 года.
– Вот! – Шут ткнул в потолок острым пальцем. – Здесь тебя и остановят, куманёк. 13 ноября твой дед отрекся от престола, хоть мой дед ему искренне не советовал. Бавария стала республикой, жизнь потекла дальше… И при чем здесь ты?
– А при том, – наставительно заметил Король, – что в 1934 го-ду Гитлер Баварию просто отменил. Федеративное устройство Германии ликвидировано, баварская территория разделена между несколькими областями Рейха. Значит, Конституция республики утратила силу. Возник, извини за выражение, юридический вакуум.
– Тогу богу, – согласился его друг. – Пусто-пустынно, как и сказано в Писании. Но Конституцию королевства тоже отменили, как и Конституцию Второго Рейха. Что остается?
Король улыбнулся.
– Остается, дурачина, договор от 23 ноября 1870 года. Его никто не отменял, он – юридическая основа единой Германии. А там суверенитет Баварии прописан во всех деталях, как и было сказано. На его основе и следует восстановить наше королевство. Сначала – юридически – гласно, законно и с соблюдением всех формальностей. Даже если после этого меня пристрелят…
Шут поспешил скрестить пальцы.
– …Дело будет сделано. Включается закон о престолонаследии, а всех Виттельсбахов Бесноватому не достать. Правитель Баварии де-юре сможет просить помощи у дружественных держав. Между прочим, у Баварии есть союзный договор с Французской республикой, его никто не денонсировал. Но самое главное, оппозиции будет на что ориентироваться. Монархия в Баварии до сих пор популярна, многие поддержат короля только потому, что он король. Иррациональное чувство верноподданного!
– Аллилуйя! – без всякой радости заключил Шут. – Отламываем у Рейха одну ножку и бьем ею Гитлера по голове. Пристрелят, куманёк, не только тебя, но и меня, как только мы начнем уговаривать этих трусов. Но даже если уговорим. Кому из нас ехать в Мюнхен? С налету такие вещи не делаются, надо всех собрать, озадачить, посмотреть на их кислые физиономии. Это работенка как раз по мне, ты же знаешь, куманёк, я мертвого уговорю. А тебе лучше подождать, причем не в Париже, а где-нибудь в провинции, чтобы не светиться. Туда, во Францию, можно будет вызвать твоих баронов и графов из тех, что наименее сговорчивые. Соберешь их где-нибудь в замке, выйдешь к ним в горностаевой мантии…
Король посмотрел другу в глаза.
– Подумаю и решу. А пока вообрази себя шляпой.
– Уже, – Шут несколько раз старательно моргнул. – Можно фетровой? Спасибо… А зачем?
– А затем, дурачина, что если шляпа будет знать все мои планы, я ее сожгу.
* * *
Ночь опять стала ночью, и это казалось очень странным. Лонжа лежал на постеленной поверх травы шинели, смотрел в небо и никак не мог заставить себя решиться. Все сроки вышли, все мосты сгорели, остался последний шаг, последний рывок…
Обойдись без вопроса, Обойдись без ответа…
И все равно, чего-то не хватало – или, напротив, привалило с избытком. Хотелось думать не о том, что предстоит, а о темно-серых глазах гефрайтера Евангелины Энглерт, разведчицы, которая не ходит на задание безоружной. Секунды уходили, сливаясь в минуты, в небе беззвучно мерцали равнодушные звезды, а он пытался представить, что и как скажет маме. Дома его, считай, уже сговорили, очередная невеста должна прислать письмо, отец очень горд, что наконец-то нашлась достойная партия. Его другу невесту тоже подыскали, даже успели познакомить, три дня ходил кислый, от вопросов отмахивался…
– Дезертир Митте! Не спишь?
Спросил еле слышно, шепотом. Не ответит, отложим дело.
– Выспался уже.
Не отложим…
– Передай по цепочке всем нашим. Идем на прорыв при первой же возможности. Иначе поодиночке сгинем. Потом скажешь, кто согласен.
В ответ долго молчали. Наконец…
– А если спросят, куда? К полякам или к русским? Пауль, я к полякам не хочу. Я же член компартии, а для таких у них свой «кацет» имеется, похуже чем Дахау. Береза Картузская, не слыхал?
Лонжа догадывался, что так и будет. Ответа не знал, понимал лишь, чем закончит тот, кто останется.
