«Летом многие учителя старались сменить преподавание в школе на какую-нибудь другую работу. Мы разуверились в том, что образование хоть кого-то заботит». Это заявление учителя из Курганской области сделано в 1996 г., почти через шестьдесят лет после того, как учителя эпохи сталинизма укрепляли своим трудом советское государство. В сентябре 2000 г. директор московской школы Светлана Чуракова объяснила, как ее коллеги, влюбленные в свою работу, справляются с трудностями:
«Прожить на такую зарплату очень непросто, и многие уходят из школы. Но большинство остается, потому что кому-то надо делать эту работу, кому-то надо заботиться о детях».
Примерно в то же время учитель истории Татьяна Макаревич поведала о проблемах ее школы перед началом учебного года: «Никакой четкой концепции у нас нет, мы просто излагаем ученикам разные точки зрения и предлагаем им самим сделать выводы».
Эти высказывания и поступки удивительным образом перекликаются со словами и делами учителей 1930-х гг. Низкая зарплата обусловливала высокую текучесть кадров во времена сталинизма, особенно в период социальной нестабильности и конфискаций начала 1930-х гг. Тогда тоже часто говорилось, что учителя остаются в школах лишь из-за привязанности к ученикам. Причем молодым учителям, которых в школы привела любовь к детям, вторили умудренные опытом ветераны, опасающиеся, что заменить их некому. Неизменность этих сетований в течение полувека говорит о сходстве условий жизни и работы советских и нынешних российских учителей.
Все эти жалобы говорят о вопиющем отступлении от генеральной политической линии 1930-х гг. Образование всегда занимало центральное место в преобразованиях советского общества. Строились новые школы, политические вожди самолично решали вопросы образования, доступ в учебные заведения определял принадлежность к социальной группе, миллионы людей готовы были жертвовать многим, лишь бы обзавестись аттестатами и дипломами. Образование напрямую связывалось с модернизацией всей общественной жизни, а именно этого ждали советские граждане от социалистической революции. В значительной мере крах советской власти можно объяснить именно невыполненными обещаниями по модернизации. Советское общество 1980-х гг. и нынешнее постсоветское общество воспринимается, скорее, как регрессирующее, чем прогрессирующее.
Замена «четкой концепции» образования «разными точками зрения» с возможностью для детей «самим делать выводы» говорит о глубине кризиса в образовании. Это выражается в неразберихе идей и взглядов по поводу образовательной политики, в проблемах с материальным обеспечением учебного процесса. При переходе от коммунизма к посткоммунизму [так у автора. — Примеч. ред.] учителя попали в непростое положение, так как их прежний педагогический опыт оказался практически бесполезным. По словам Макаревич, учителя соскучились по «четкой концепции» и «унифицированной» точке зрения, которые позволят избежать острых дискуссий и даже простого обсуждения. Столь желанные и столь нужные властям конформизм и единообразие устанавливались в 1930-е г. и при участии советских учителей, а влияние тех лет чувствовалось все советские и постсоветские годы.
Однако наследие учителей эпохи сталинизма этим участием не ограничивается. В интервью 1995 г. директор московской школы Леонид Мильграм высоко оценил своих учителей 1930-х гг. за то, что они культивировали и прививали детям честность, уважение к старшим, инициативу и умение мыслить. Порицая сталинизм за репрессии, Мильграм с благодарностью вспоминал своих учителей за выработку тех качеств, которые помогли его сверстникам выстоять в тяжелые времена. Учителя вынужденно следовали в кильватере сталинизма, но большинству удавалось быть в своих действиях искренними и честными. Учителей хотели сделать приверженцами политики репрессий, но многие из них считали своим долгом выказывать уважение коллегам и школьникам — как на людях, так и в общении один на один. Умение мыслить и инициативность, очевидно, шли вразрез с «линией партии», а своим скептическим отношением к официальной пропаганде и одобрением того, что ею не приветствовалось, учителя, по сути, сформировали поколение людей с новым мышлением. Однако многие школьники не только получали знания на уроках, но и приходили к пониманию нарождающихся структур сталинистского общества, учились взаимодействовать с ними. Таким образом, оставшиеся в памяти Мильграма подвижничество и высокой пробы профессионализм, возможно, стали самым ценным наследием, которое оставили учителя эпохи сталинизма своим ученикам.
С исторической точки зрения судьбы учительства 1930-х гг. помогают лучше понять долговременное воздействие школы времен сталинизма на развитие советского общества. Юноши и девушки, в эпоху Сталина начавшие работать учителями, стали поколением, которое доминировало в учебных заведениях, да и в стране Советов в целом, несколько следующих десятилетий. Представители так называемого брежневского поколения, пережившего не только сталинизм 1930-х гг., но и заплатившего высокую цену во время Второй мировой войны, стали мощной опорой советского строя в 1960—1970-е гг.
Однако траектория жизни следующего поколения — школьников 1930-х гг. — сильно изменится. Жизнь их прошла при социализме, многие стали свидетелями упадка и крушения советского строя в 1980-е гг. Михаил Горбачев, последний лидер Советского Союза, и Борис Ельцин, первый лидер постсоветской России, — оба пошли в школу в конце 1930-х гг. Не преувеличивая значения полученного в то время опыта и не преуменьшая важности последующего развития, в этом исследовании учительского корпуса эпохи сталинизма мы хотели показать и жестокую мощь советской власти, и присущие ей противоречия. В этом смысле судьбы учительства эпохи сталинизма раскрывают взаимосвязи и процессы, которые стали фундаментальными для развития массового образования и для становления Советского Союза в XX в.
